– Я нисколько не возражаю, при условии, что получу удовольствие.

– Удовольствие? – вопросил он с удивлением. – Я думал, вы хотите славы, а не просто удовольствия.

Я громко рассмеялся.

– Я не настолько глуп, чтобы считать, будто славы можно достичь с помощью рекламы. Например, я один из тех, кто уверен, что репутация Милле как художника была подпорчена после того, как он деградировал до такой степени, что изобразил мальчика в зеленом платье, пускающего пузыри из мыла «Пирс». Это была реклама. И данный случай в его карьере, каким бы незначительным он ни казался, никогда не позволит ему подняться до тех величественных высот в искусстве, на которых находятся такие мастера, как Ромни, сэр Питер Лели, Гейнсборо или Рейнольдс.

– Уверен, что ваши слова во многом справедливы, – тут Морджесон многозначительно покачал головой. – Если смотреть на это с художественной или сентиментальной точки зрения, вы совершенно правы. – Вид у него вдруг сделался грустный и задумчивый. – Да, совершенно удивительно, как слава порой ускользает от людей в тот самый миг, когда они, казалось бы, уже схватили ее за хвост. Только что их всячески расхваливали, но проходит время, и уже ничто не вернет им былую известность. Но есть и другие, которых осыпают ударами и насмешками…

– Как Христа? – перебил я его с едва заметной улыбкой.

Морджесон казался шокированным – ведь он не был конформистом, но, вовремя вспомнив о моем богатстве, поклонился с кротким терпением.

– Да, как Христа, – тут он вздохнул, – как вы изволили заметить, мистер Темпест. Осыпаемые ударами и насмешками, встречая препятствия на каждом шагу, они тем не менее благодаря какому-то капризу судьбы добиваются всемирной славы и могущества…

– Опять-таки как Христос, – зловредно повторил я, так как мне нравилось видеть муки его нонконформистской совести.

– Совершенно верно. – Он помолчал, смиренно опустив взгляд. Затем к нему вернулась мирская оживленность, и он добавил: – Но в данном случае я имел в виду не Великий Образец, мистер Темпест. Я, мистер Темпест, думал об одной женщине.

– В самом деле, – протянул я равнодушно.

– Да, женщина, которая, несмотря на оскорбления и помехи, быстро делается заметной. Вы, несомненно, услышите о ней в обществе и литературных кружках. И он бросил на меня беглый полувопросительный взгляд. – Но она не богата, только знаменита. Во всяком случае, в настоящее время мы не имеем к ней никакого отношения, а потому вернемся к нашему делу. Единственный сомнительный пункт в успехе вашей книги – критика. Есть только шесть главных критиков, которые пишут во всех английских и некоторых американских журналах, а также лондонских газетах, вот их имена, – он протянул мне заметку, написанную карандашом, – и их адреса, насколько я могу поручиться за их достоверность, или адреса газет, для которых они чаще всего пишут. Во главе списка стоит Дэвид Макуин, самый грозный из всех. Он пишет везде и обо всем; будучи шотландцем, он всюду сует свой нос. Если вы привлечете на свою сторону Макуина, вам незачем беспокоиться о других, так как он обыкновенно задает тон и, кроме того, он – один из «личных друзей» редактора «Девятнадцатого столетия», и вам обязательно нужно там отметиться, без этого никак нельзя. Ни один критик не сможет печататься в этом журнале, если он не состоит одним из друзей редактора [7]. Вы должны поладить с Макуином, в противном случае он может срезать вас только ради того, чтоб показать себя.

– Это ничего не значит, – сказал я, – легкая критика всегда способствует продажам.