Сидит рядышком, смотрит, как я еду готовлю, сжалась вся, моя хорошая. Не забываю ее погладить, ведь для меня война привычна, а для Вареньки, видевшей все это только в кино, все внове. А жизнь – она не кино, да еще и девочкой она стала, то есть чувствует себя без меня беззащитной. А это ни голове, ни сердцу хорошо не делает. Кстати, о голове, нет у меня последствий черепно-мозговой травмы, а должны быть. Можно, конечно, стрессом объяснить, вопрос только, нужно ли.

– Варь, череп мой посмотри, пожалуйста, – прошу я любимую, чтобы ее чем-то занять да сообразить, что происходит.

– Ага, – кивает она, принявшись разбирать испачканные кровью волосы. – Странно…

– Что странно? – интересуюсь я.

– Выглядит как при пробитии, – объясняет мне Варенька, – но череп интактный. Так что, получается, загадка.

– Еще одна загадка… – киваю я, вздохнув. – У тебя на теле сзади следы избиения, кстати, знаешь?

– Уже да, – хмыкает она, прижимаясь ко мне. – Но ожидаемых ощущений нет.

– Вот и у меня нет, – глажу ее я. – А должны быть… Ладно, садись пищу принимать.

– А ты? – сразу настораживается Варенька.

– Ложка у нас одна, – объясняю я ей. – Так что есть будем по очереди, понятно?

– Ой… – доходит и до нее.

Пока моя Варенька принимает пищу, я размышляю. Ее били чем-то вроде провода или плети, на мой взгляд, при этом болезненных ощущений нет. Получается, давно, но следы не выглядят так, как «давно». У меня голову явно пробивали, но при этом нет последствий именно пробития. Как будто нас восстановили, но при этом Варя время от времени демонстрирует не самую веселую кардиологию. Почему тогда это не восстановили?

Помыться было очень хорошей мыслью, хотя обнаруженные следы мне не понравились, такое ощущение, что девочку били активно, но куда попало, наказания выглядят не так, при этом спереди следов вообще никаких, а это наводит на нехорошие мысли. Да и худая я, получается. Осмотрев себя при свете дня, без стресса, обнаруживаю явный недокорм. При этом нет остаточных эффектов избиения, да и голода сильного нет, а должен быть. Странно, если Смерть подлечила, чего тогда следы не убрала?

Супчик Сережа вкусный сделал, с хлебом бородинским хорошо пошел. Хотя хлеб отличается от привычного, но вкусно, даже очень. Что будет дальше – непонятно, ведь мы об окружающей среде ничего не знаем. Ну, ход войны, но не по датам же! Хотя, кто Сережу знает, как их там учили в военно-медицинской. Осознавать, что он работал водителем в нашей бригаде из-за меня, как-то тепло. Хотя сейчас у нас совсем другие проблемы, к которым я просто не готова. Морально не готова, потому что одно дело – фильмы и книги, совсем другое – вот это все.

– А что ты делаешь? – интересуюсь я, когда Сережа доедает.

– Сейчас чайку заварю, – сообщает он мне. – И чуни сделаю, чтобы не голыми ступнями ходить.

Это он обо мне заботится, я чувствую. Сережа себя чувствует в лесу как дома, а я городская до мозга костей, как не убилась еще… Без белья, кстати, некомфортно, но трусы здесь взять неоткуда, потому приходится терпеть. Хоть не голышом – и то хорошо… Как вспомню, так и передергивает всю, потому что страшно это, на самом деле. А если бы ров зарыли или решили бы сжечь? От этих мыслей становится холодно и очень тянет по-маленькому.

– Ты куда? – интересуется Сережа, когда я поднимаюсь.

– Ну… мне надо… – объясняю ему. Хоть мы и врачи, но я пока еще не привыкла ко многому.

– Будь осторожна, – напутствует он меня, продолжая заниматься своим делом.

Я киваю, двигаясь в кусты: надо же отойти в сторону. Прогалина мне не нравится, поэтому я отхожу еще, и еще немного, пока не обнаруживаю вполне удобное местечко. Высоко задрав подол и обернув платье вокруг талии, присаживаюсь, чтобы облегчиться, но стоит мне закончить, как кто-то хватает сзади за шею, затем бросает вперед, что-то говоря. Голос я слышу, но пугаюсь так, что успеваю только взвизгнуть, перед тем как оказаться вдавленной чем-то больно упирающимся в спину лицом в траву. Я вырываюсь, пытаюсь кричать, ощущая чужую руку там, где не положено. А кто-то, уже рыча, меня хватает так, что ноги отнимаются.