«Святая церковь утверждает незыблемость вещей, – думал он. – Вот и на уроках дона Эрминио все повторяется с такой же регулярностью, с какой Солнце и Луна обращаются вокруг Земли по учению Птолемея. А ведь в классе уже нет Маринетти, ушел из пансиона мой друг Луиджи Веньеро. Новые времена, новые лица… А дон Эрминио…»

А дон Эрминио, выслушав ответ Барни, сказал:

– Правильно, садись! Фацио, почему слово «arma» среднего рода?

Фелипе улыбнулся.

Из всех мрачных домов неаполитанского гетто самым мрачным был дом богатого менялы Елеазара бен-Давида.[67] Стены необычайной толщины, массивная дверь с многочисленными запорами, зарешеченные окна делали жилище Елеазара похожим на тюрьму.

В узких коридорах, в комнатах дома было темно, и посторонний человек заблудился бы среди старинной мебели, шкафов с золотой и серебряной посудой, рыцарских доспехов… Елеазар бен-Давид считался в купеческой гильдии[68] менялой, но не брезговал ростовщичеством. Немало ценной утвари из герцогских и графских замков перекочевало в угрюмый дом Елеазара, как залог за данные взаймы деньги. Многие невыкупленные вещи стали собственностью бен-Давида.

Душой старого дома была дочь Елеазара Ревекка. В свои пятнадцать лет она достигла расцвета красоты. Среднего роста, с гибкой, стройной талией, с пламенными черными очами на смуглом, слегка удлиненном лице, девушка была очаровательна.

Глядя на прекрасное лицо дочери, смягчался даже старый Елеазар. На его иссохшем желтом лице с суровыми глазами проглядывало подобие улыбки.

Мариам, маленькая старушка с морщинистыми щеками, души не чаяла в дочери и спешила исполнить каждое ее желание.

Коренастый неразговорчивый слуга Рувим с особой охотой бегал по поручениям Ревекки, кухарка Нахама стряпала для нее лакомые кушанья, и только Аарон, здоровенный молодец лет двадцати трех, не чувствовал к сестре расположения. Не менее отца одержимый жаждой наживы, Аарон со злобой думал о том, что Ревекьа имеет право на какую-то долю отцовского имущества, единственным наследником которого он считал себя.

День 4 сентября 1564 года в доме Елеазара бен-Давида начался как обычно. Сидя за завтраком, глава семьи отдавал распоряжения.

– Ты, Аарон, поедешь в Кайвано.[69] Нужно предупредить маркиза дель Ардженти, что, если он не уплатит долг до следующего понедельника, его заклад пропадет.

– Слушаюсь, отец, – сказал Аарон.

Ревекка спросила:

– Разве маркиз не знает, что подходит время уплаты?

– Он-то знает, но такого уведомления требует закон. Ты вручишь дель Ардженти повестку и получишь от него собственноручную расписку. Ты не забудешь, Аарон?

Аарон угрюмо усмехнулся:

– Не в первый раз. А хорошо будет, если у этого расточителя не окажется денег! Его драгоценности стоят больше, чем долг вместе с процентами.

– Да, они вскоре пригодились бы нам.

– Для чего? – поинтересовался Аарон.

– Узнаешь в свое время.

Непонятный намек отца заставил Ревекку насторожиться. За последние дни он не раз бросал на дочь странные, как будто оценивающие взоры. Что это могло означать?

– А ты, Ревекка, будешь помогать мне на рынке, – сказал Елеазар.

Ревекка встрепенулась. Когда Аарон отсутствовал по делам, девушка заменяла его.

– Я готова, отец! – весело воскликнула Ревекка.

Девушку радовала возможность хоть на несколько часов оставить мрачный старый дом, выйти из постылого гетто, пройтись по оживленным улицам города… И еще… Но тут была замешана сердечная тайна, которую Ревекка хранила глубоко в душе.

Собрались быстро. Елеазар надел ермолку, прикрывшую его седые кудри, накинул широкий темный плащ с желтыми нашивками на груди и спине – проклятыми знаками принадлежности к отверженной расе. Крепко держа кошель с золотом, меняла начал спускаться по узкой крутой лестнице. Ревекка, закутанная в покрывало, несла абак,