– Не буду я ему писать, – сказал Хитров. – Он в прошлом году приезжал, ко мне на пять минут не заскочил.

– Какой обидчивый, – парировала Лариса. – А ты когда в город ездишь, к нему заскакиваешь?

– В любом случае, – настаивал Хитров, – при чем здесь привидения? В квартире никто никогда не умирал.

– Какой ты вредный.

Он поцеловал ее в губы.

– Ладно, Лар. Мне на работу пора. Позвони маме, чтобы Юлу не морозили долго.

Провожая супруга, Лариса сказала:

– Это наша квартира.

На лице проступило несвойственное ей выражение, злая решительность.

– Они… оно не имеет права вторгаться к нам. В моей жизни есть только одна барабашка, и это ты.

– Аминь, – усмехнулся он.

Загрузившись в машину, он набрал номер Платона.

– Заезжай, конечно, – отозвался вокалист «Церемонии». – Академика Павлова, шесть, шестнадцатая квартира. Паханы как раз срубились.

В Варшавцево будто вернулась весна. Притворная, ложная, выманивающая из норок жучков, чтобы завтра ошпарить холодом. Укатать гололедом проклюнувшийся из-под снега асфальт.

«Черная зима», – подумал Хитров.

Это словосочетание произнесла, напугав до одури, Юла. Или то, что использовало Юлу, мышечные и соединительные ткани голосовых связок. Оно же было выведено прописными буквами на листочке, который Хитров нашел вчера в кармане куртки. Листочек попал туда за полчаса до бесовщины со змеями и говорящим младенцем. Стихотворение Платона. И в нем, помимо черной зимы, было имя «Лилечка».

Лилечка. Лиля. Лилия.

Необходимо было убедиться, что это совпадение.

Улица Павлова смахивала на лабиринт из гранитных брустверов. Дабы как-то сгладить ландшафт, проектировщики напичкали дворы низкими крапчатыми заборчиками. Лесенки на пять – десять ступенек и пологие русла балок. Утрамбованный снежок на дне и свалявшаяся блеклая травка.

На парапете, подле «Тоньки шалавы» и криволапой свастики, неожиданное: «Иисус хочет быть твоим другом».

– Тра-та-та-та-та! – вопит Ермак, выпрыгивая из балки. На стволе пластмассового УЗИ мигает лампочка.

Толя роняет револьвер, театрально закатив зрачки, оседает в заросли пырея.

Сестра Сани Ковача семенит к раненному, задирает рукав и реанимирует уколом невидимого шприца. Малолетку Нику не больно-то хотелось брать в игру, но она лазила за ними прилипалой, и Ермак оповестил о вакансии на роль медсестры.

Толя оживает и, отстреливаясь, устремляется за парапет.

Хитров проводил взглядом убегающих по оврагу детей.

– Суп будешь? – с порога спросил Платон. На нем были штаны-хаки и футболка Star Wars. Очки придавали щуплому пареньку солидности. На репетиции он их не надевал.

– Завтракал.

Из дебрей захламленной квартиры звучала тревожная скрипка.

– Да я на минуту.

– Айда.

Комната напоминала взорвавшийся секонд-хэнд. На полу перед огромным монитором нахохлился мальчик лет десяти. Он прикусил язык и впился в джойстик. Музыка не предвещала ничего хорошего, как и картинка: убранство склепа, по которому передвигался персонаж шутера, капающая со сводов вода, гробы в гротах.

Хитров подумал почему-то о пианино, пылящемся в нише у женского туалета, о полутемном коридоре с единственной лампочкой.

– Это брательник мой, – сказал Платон, – Илья, поздоровайся с дядей Толей.

– Драсьте, – не отрываясь от экрана, буркнул мальчик.

Хитров сел на кушетку, едва не расплющив задом пакет чипсов.

Закаркали вороны – откуда они в подземелье? Графика впечатляла. Не то, что игры его юности. Прорисована каждая паутинка, каждый комочек мха.

– Мы под часовню проникли, – пояснил Платон.

Персонаж крался по внушающему ужас крипту, Илья подергивал головой от напряжения.