Но остро хотелось узнать: они были смазаны или нет? Петли? Почему так бесшумно открылась старая дачная дверь, которой просто полагалось взорвать тишину ночи. Юрай подошел вплотную к стене дома. Нижние петли оказались на высоте его груди. Они были жирно смазаны, от души, по желобу стекал ручеек. Масла на петли не жалели, их не смазали, просто полили. Смешно же подумать в наше время, что взрослая молодая женщина Светлана готовит дверь для любовника тайком от папеньки и маменьки? Да и не было ее на даче. Приехали родители, сняли с окон щиты, вот он тут стоит рядом со стеной, щит. Красицкий уехал, его жена задержалась, вышла погулять в лесок – кстати, зачем? Задавал этот вопрос кто-нибудь или нет? Там и осталась… Потом приехала обеспокоившаяся дочь и осталась тоже. Надо ли было ей смазывать старые петли?

Юрай понимал, что все его мысли, как сказали бы в Одессе, «значения не играют». Что это он сам себе устраивает боль на голову, и теперь главное не проговориться Нелке, потому что кончиться это может одним – она просто увезет его отсюда.

И вдруг, сам того не осознавая, из потрохов, из тайного глубинного страха, Юрай почти крикнул:

– Увези! Христом Богом прошу, увези!

– Чего это вы? Сами с собой.

Там, где кончался стол для тенниса и где вовсю начиналась смородина, по пояс в зарослях стоял тот парнишка с почты. Как его там? Коля? Он смеялся над Юраем, который со всех нормальных точек зрения выглядел как идиот: стоял у чужой дачи, размахивал палкой и произносил какие-то слова, похожие на любимую песню Коли: «Увези ты меня в Гималаи». Коля от этой песни, как теперь говорят, тащился, а ноги певицы Маши Распутиной его вообще приводили в состояние легкого помешательства. Выше пояса – нет, он мечтал о другой женщине, но ноги… Ноги должны быть Машиными. Коля был этим озабочен и озадачен сразу. Он понимал несоразмерность собственного положения в мире и собственных же притязаний. Дураком Коля не был, но и большой умницей не слыл. Это гнусное, скажу вам, межместье… И Коля уже отрастил приличный комплекс неполноценности, хотя не подозревал, что это называется именно так. Парень злился на почту, родителей, свою физическую слабость – он был сильно близорук, но очки упрямо не носил и мечтал о том, как однажды понадобится случаю жизни и все сделает тогда так, что никакой другой не смог бы, имея и других родителей, и другие глаза, и другую работу. Коля, как истинно русский человек, мечтал о чуде, но крутился не возле бочки с пивом, а возле дачи режиссера. Потому как ему если и есть что вспомнить, то именно тот момент на бугре с рубашкой пузырем.

Колю несколько удивило, что сосед Красицкого бродит не в своем дворе. Нечего ему там делать. Но сосед шкандыбал к нему со своей палкой, и лицо у него было нормальное, не похожее на лицо нарушителя территориального пространства, и пока Юрай шел, Коля его простил, потому что калеке гулять трудно, вот он и бродит между двух сосен в прямом смысле слова. Две старухи-сосны действительно торчком торчали – одна на режиссерском дворе, другая в соседнем. Это был опознавательный знак от самой станции. «Где живет режиссер?» – «А вон, видите две сосны?» И люди шли…

– Брожу вот, – сказал Юрай. – Так сюда никто и не едет. Не ровен час и обворовать могут…

– Это запросто, – согласился Коля. – Каждый день что-нибудь тащут…

– А дачка хороша, – вел свою тему Юрай, – из старинных, на два входа…

– Не… – покачал головой Коля, – ход один.

– А по моей мысли, – осторожненько говорил Юрай, – с этого боку должно что-то быть… Крыльцо какое-нибудь, террасочка…