По дороге завернул в какой-то бар, заказал там местного пива, попробовал, не понравилось, ушел, не допив. Во втором баре повезло гораздо больше, там играл, страшно сказать, Pink Floyd, и смешивали, глазам своим не поверил, кайпиринью[4], да такую отличную, какой давненько не пробовал, там просидел почти целый час, мог бы и дольше, но вдруг почувствовал, что устал – еще не настолько, чтобы все-таки вызывать такси и заснуть прямо на заднем сидении, но достаточно, чтобы спросить дорогу, выслушать объяснения и обрадоваться, а не огорчиться, выяснив, что пешком до гостиницы – максимум пятнадцать минут.

Шел по широкой, темной, скудно освещенной редкими фонарями улице, глазел по сторонам, насмешливо думал, что кайпиринья – отличный напиток, специально для придирчивых туристов, первую порцию следует принимать прямо в зале прилета или на вокзальном перроне, а потом постоянно добавлять, примерно раз в два часа. Очень полезный коктейль, поднимает настроение, застилает глаза сладким туманом, примиряет с жизнью настолько, что нравится решительно все, начиная с нелепо оформленной витрины парикмахерской, где возвышается пирамида отрубленных кукольных голов, пухлощеких и голубоглазых, с туго завитыми льняными локонами, и заканчивая старым зеленым трамваем, с лязгом и грохотом влекущем по рельсам свое прекрасное ветхое тело… Так, стоп. Получается, тут все-таки есть трамваи? А Люси не сказала, когда я досадовал на их отсутствие. Интересно, почему? Неужели настолько рассердилась? Впрочем, имеет право, я же действительно совершенно ужасный клиент. А что другом могу быть хорошим, так это у меня на лбу не написано, поди угадай.

Трамвай поднял и без того уже исправленное кайпириньей настроение на недосягаемую какую-то высоту. Шел, озираясь по сторонам с оптимистическим любопытством именинника, твердо уверенного, что сегодня ему положено еще много подарков, главное – не зазеваться, не пройти мимо, ничего не пропустить.

И совершенно не удивился, заметив, что под ногами клубится туман, прозрачный, как пар над кастрюлей, в точности, как во сне. Напротив, подумал, что теперь наконец-то все пошло как надо. Получается, поездку затеял не зря.

Все не зря, абсолютно все.

Люси уже успела надеть пижаму и завалиться – пока не в постель, а только на диван. Сегодня она ночевала одна и желала насладиться всеми преимуществами холостяцкой жизни. Например, поужинать лежа, одним глазом уставившись в телевизор, где хлопотала на кухне жена инспектора Барнаби[5], а другим – в экран ноутбука, где, повинуясь ее воле, прыгали и исчезали разноцветные шарики[6]. В жизни всякого культурного человека должно быть место приятной деградации. А когда у человека чуть ли не каждый божий день лекции, восхитительные, но выматывающие экскурсии по выходным, полдюжины недописанных статей, танцы как минимум два раза в неделю и внезапно удавшаяся личная жизнь, времени на деградацию остается, увы, совсем немного. Надо использовать всякий подвернувшийся шанс.

Пустая тарелка уже стояла на полу, инспектор Барнаби волок на допрос очередного добросердечного деревенского маньяка, число исчезнувших по Люсиной воле разноцветных шариков перевалило за пять тысяч, когда она, сама того не заметив, задремала в обнимку с теплым, тихо гудящим ноутбуком, но тут же вскочила, не открывая глаз, бросилась к закрытому по случаю слишком ветреного вечера окну, прижалась лбом к прохладному стеклу и долго-долго стояла, не то разглядывая ночную улицу, не то просто досматривая сон.

Наконец сказала вслух: