Глаза разбегаются. Может, наугад?

– А хотите я сама выберу? – предложила Агата.

– Так лучше всего.

– Честно говоря, я уже давно выбрала, – призналась она. – Как-то сразу стало ясно, что вот эта – ваша.

И протянула ему тонкостенную керамическую чашку. Довольно вместительную, совсем простую, лаконичной цилиндрической формы, зеленую снаружи, светло-шоколадную внутри, явно не самую красивую в лавке. Однако взяв ее в руки, сразу понял: надо же, и правда моя вещь. Очень легкая, немного шершавая, с идеально гладкой ручкой, прохладная и одновременно теплая, словно заранее, авансом нагрелась от кофе, который будет налит в нее когда-нибудь потом – завтра утром, неделю спустя, через год.

Сказал:

– Вы все-таки совершенно удивительная. Знаете, что мне нужно, лучше, чем я сам.

– Вот именно поэтому от меня никто не уходит без покупки, – улыбнулась Агата. – С вас тридцать литов, с меня упаковка. Заверну так, что с крыши небоскреба можно ронять, не разобьется. А уж до дома довезти – вообще не проблема.

Хотел было отказаться: зачем заворачивать, я не стану залезать на небоскреб, и вообще собираюсь пить из нее кофе завтра же, в гостинице, благо там есть электрический чайник. Но пока открывал рот, Агата успела навертеть на чашку столько слоев бумаги, что промолчал. Если чей-то труд обречен быть тщетным, лучше ему об этом не знать.

Немного жалел, что все произошло так быстро, и теперь, ничего не поделаешь, придется уходить. С другой стороны, там, за окном, такое сладкое медовое осеннее солнце заливает улицу Диснос и добрую сотню других улиц и бульваров, узких и широких, заасфальтированных и вымощенных булыжником, засаженных деревьями и загроможденных припаркованными автомобилями, разных, пока не исследованных, надо спешить.

– Спасибо за покупку, хорошего дня, – вежливо сказала Агата, протягивая ему бумажный сверток, изящно перевязанный тонким пучком соломы. И вдруг, приподнявшись на цыпочки, поцеловала в щеку. Сдержанно, как старшая сестра. Но все равно был потрясен – настолько, что даже не понял, как вышел из лавки. Просто вдруг обнаружил себя на улице, а свое отражение – в окне дома напротив. Подмигнул ему заговорщически – дескать, пошли со мной, не пожалеешь.

И они пошли.

…В гостиницу вернулся сильно заполночь. Так устал, что едва уговорил себя раздеться, а потом упал и уснул – как умер. На краткий миг длиной в целых девять часов. Завтрак проспал, конечно. Но ни о чем не жалел. Набрал в чайник воды, щелкнул кнопкой и пошел умываться.

Кофе заварил в гостиничной кружке – просто залил кипятком, накрыл блюдцем и оставил стоять. Достал из рюкзака вчерашнюю покупку, развернул бумагу, ополоснул чашку горячей водой. Сказал:

– Привет. Теперь я буду пить из тебя кофе.

Никогда прежде не разговаривал с посудой. Но нынче утром на фоне бледных стен и темных портьер стандартного гостиничного номера новая чашка казалась яркой индивидуальностью. И не просто одушевленной, а чрезвычайно важной персоной. Даже немного неловко наливать в нее кофе, заваренный столь варварским методом, «по-офицерски», как говорил отец. Поймал себя на желании извиниться перед чашкой, объяснить: дескать, не думай обо мне плохо, дома я варю кофе как приличный человек, в джезве, на медленном огне, с кардамоном и мускатным орехом, это только сегодня, в гостинице приходится выкручиваться по-походному, прости.

Но все-таки сдержался.

Аккуратно, чтобы весь осадок остался на дне, перелил кофе в новую чашку, попробовал и был не просто доволен, но даже отчасти потрясен. Слишком хорошо получилось. Можно сказать, подозрительно хорошо. Вспомнил, что Агата говорила, будто посуда влияет на вкус напитка. Любопытства ради попробовал остатки из гостиничной кружки и чуть не выплюнул – гораздо хуже! Вот и отлично, теперь есть повод еще раз зайти в лавку на Диснос, сказать Агате, что она была совершенно права.