Василиса помотала головой. Телефон в кармане снова завибрировал, но в этот раз она не обратила на него внимания. Все потеряло смысл, отошло назад. Все, кроме слов Марии. Они будто оглушили, будто потащили куда-то вниз…

Чертова ночная ссора! Как сложно сконцентрироваться, когда мозг будто плавает в тумане.

– Ничего, – медленно проговорила Василиса. – Продолжай.

– Звали меня все Марьюшкой, имя матушка выбрала. Отец ее любил до одури, да только недолго им было суждено пробыть вместе: свела ее в могилу хворь. Остались мы, три дочери, с отцом…

Ручка, оставив в блокноте огромную кляксу, упала на пол. Василиса не стала ее поднимать. Ее взгляд был прикован к темному пятну на белой бумаге. В чернильной синеве вдруг проступили зеленоватые, болотные оттенки.

Василиса чуть дрогнувшей рукой поправила очки и с силой надавила на оправу. Клякса снова приобрела нормальный цвет. В горле пересохло. Часть истории она, определено, пропустила.

– …А мне отец привез перышко. Сестрицы посмеивались надо мной да все кичились новыми лентами и сережками.

Телефон снова завибрировал, и в этот раз Василиса не глядя выключила его. Он безмолвным кирпичом опустился на дно кармана. В голове вместе с рассказом Марии проносились яркие образы, призрачные, будто из старого сна. Приходилось усилием воли отгонять их, чтобы сконцентрироваться на настоящем.

– Их веселье поутихло, когда ночью ко мне в спаленку влетел Финист – Ясный сокол, понимаешь?

Василиса мрачно кивнула и подняла ручку с пола. Мария не просто проводила параллель со сказкой и в метафорах пересказывала свою историю. Нет, все оказалось серьезнее, чем можно было подумать, просматривая личное дело. Похоже, их клиент, отец Марии, кое-что утаил…

– Полюбили мы друг друга, да только наше счастье рыбьей костью в глотке у старших сестриц застряло.

Сестрицы как собирательный образ фанаток певца Финистова? Возможно.

– Задумали они нас со свету сжить и спрятали в окошке заговоренные ножи. Соколик мой прилетел, да пробраться ко мне не сумел. Изранился весь, кровью истек.

Ножи – символ предательства. Василиса педантично отметила это в блокноте. Иногда работа с образами помогала не хуже других, более новаторских методов психотерапии.

– Исчез он в ночи, а я на поиски бросилась. Три пары железных башмаков истоптала, прежде чем добралась до избушки Бабы-яги. Она-то мне и поведала, что изгнали сестры моего любимого в мир отражений. Мир, где все кривое, неправильное, перевернутое с ног на голову.

Густой зеленый лес предстал перед Василисой так резко, будто кто-то содрал реальность, как занавес, и обнажил картонные декорации. Ноздри защекотал смоляной, напоенный солнцем аромат сосен. Василиса моргнула, и запах леса сменился на благоухание сирени за окном.

– И что же… – Голос плохо слушался Василису, пришлось пару раз кашлянуть. Образ избушки, окруженной костяным забором, никак не шел из головы. Он притягивал к себе, манил и заставлял прикрыть глаза, что противоречило всем правилам: и врачебной этике, и элементарной безопасности. – Что же ты сделала?

Мария посмотрела на нее с легким недоумением, даже с жалостью.

– Конечно, отправилась за любимым.

– А конкретнее?

– Выпила зелье Бабы-яги и шагнула в зеркало.

Образ большого настенного зеркала возник в голове так резко, будто кто-то отправил его Василисе ударом мяча для пинг-понга по лбу. Стекло, шедшее рябью, стоило пальцем коснуться его поверхности; холод, сковавший тело и душу; темнота, пахнущая яблоками и обещанием… Все это, как обрывки чужих воспоминаний, порванной ниткой жемчуга поскакали по разуму.