И вот, вижу, Родионыч вдруг просиял, сел, довольный, на пень поодаль от охотников, свёртывает себе папироску и моргает, вот подмаргивает мне и подзывает к себе.

Смекнув дело, незаметно для всех подхожу к Родионычу, а он мне показывает наверх, на самый верх засыпанной снегом высокой кучи грачевника.

– Гляди, – шепчет он, – синий-то лапоть какую с нами штуку играет.

Не сразу на белом снегу разглядел я две чёрные точки – глаза беляка – и ещё две маленькие точки – чёрные кончики длинных белых ушей.

Это голова торчала из-под грачевника и повёртывалась в разные стороны за охотниками: куда они, туда и голова…

Стоило мне поднять ружьё – и кончилась бы в одно мгновение жизнь умного зайца. Но мне стало жалко: мало ли их, глупых, лежит под кучами!..

Родионыч без слов понял меня. Он смял себе из снега плотный комочек, выждал, когда охотники сгрудились на другой стороне кучи, и, хорошо наметившись, этим комочком пустил в зайца.

Никогда я не думал, что наш обыкновенный заяц-беляк, если он вдруг встанет на куче, да ещё прыгнет вверх аршина на два, да объявится на фоне неба, что наш же заяц может показаться гигантом на огромной скале!

А что стало с охотниками! Заяц ведь прямо к ним с неба упал.

В одно мгновение все схватились за ружья – убить-то уж очень было легко. Но каждому охотнику хотелось раньше другого убить, и каждый, конечно, хватил вовсе не целясь, а заяц живёхонький пустился в кусты.

– Вот синий лапоть! – восхищённо сказал ему вслед Родионыч.

Охотники ещё раз успели хватить по кустам.

– Убит! – закричал один, молодой, горячий.

Но вдруг, как будто в ответ на «убит», в дальних кустах мелькнул хвостик: этот хвостик охотники почему-то всегда называют «цветком».

Синий лапоть охотникам из далёких кустов только своим «цветком» помахал.

– Смотрю, Дятел, на твой нос и сравниваю со своим, – сказал Клёст. – Твой прямой, как стамеска, а мой как две кривые отвёртки. И всё-таки мой кривой получше твоего прямого будет.

– И чего в нём, кривом, хорошего? – отвернулся Дятел. – А из-под моего, прямого, только щепки летят.

– В этом-то и беда! – вскрикнул Клёст. – Ты стамеской своей деревья портишь, а я отвёрткой кривой всего лишь чешуйки на шишках отгибаю, семена достаю. Глядишь, одно-другое семечко уроню – оно и прорастёт. Выходит, я лес сажаю, а ты его рубишь. И лесу, выходит, я друг, а ты – враг. И всё из-за твоего прямого носа!

Дятел от обиды даже долбить перестал.

– Полюбуйся-ка на свои труды! – не унимается Клёст. – Осину исковырял, словно её топором тесали.

– Осина больная была. Я её от сверлильщиков и точильщиков разных спасал. Этим вот самым носом!

– С-спасибо, Дятел, – проскрипела Осина. – От с-смерти спас-с – с-совсем засыхала.

Клёст от удивления клюв свой кривой разинул.

– Но он, долбонос, и здоровые деревья калечит! Вон как Берёзу изрешетил – словно дробью прострелянная. Вся береста в слезах.

– Не слёзы это, – прошелестела Берёза. – Просто капельки сока выступили из пробоинок. Пробоинки заплывут, я и думать о них забуду.

– А я не забуду! – пискнула Бабочка-траурница. – Капельки эти весной меня от голода спасли. Спасибо, Берёза!

– Спасибо, Дятел, – замахали усиками муравьи. – Целебный берёзовый сок нам силы вернул: очень мы за зиму отощали.

– Спасибо, Берёза и Дятел, – запищали синички белощёкие, долгохвостые и хохлатые. – Славно мы сладким соком поугощались!

Все кричали, пищали, свистели. Только Дятел смотрел на Клеста и молчал. А Клёст не хотел молчать, так и вертел своим кривым носом.

– Ты, – кричит, – глубокие дупла в деревьях выдалбливаешь! А сколько, сколько вас, дятлов, в лесу? Каждый по дуплу – и весь лес дырявый. Я, значит, сажаю, а вы дырявите!