После этого, придя домой, она должна была поскорее добежать до постели и открыть «Блики и тени», чтобы убедиться в его существовании. Утром, на рассвете, она просыпалась с новой надеждой, как будто новая свеча загоралась взамен погасшей. Воистину той ночью на квартирах Раптенбаума не все свечи догорели до подсвечников – одна, напротив, всё же подхватила пламя языческих солнц от алтаря поэтов.

***

Забудь – мы будем лёгкими, как воздух,

Сам ветер будет саблей в наших ножнах.

Забудь – дай сердцу в пепел раскрошиться,

Летает пепел легче всякой птицы.

А если встретят саблями нас люди?

Тогда бороться ветром с ними будем.

А если разлетится в поле пепел?

Тогда узнай в аду меня, мой светик.

И вот однажды в пятницу вечером, когда она, собравшись, уже готова была выйти из издательства, её остановили и велели зайти к Г-ну Трепунову, помощнику Г-на Сементковского, следившему за порядком среди служащих обоих полов. Захватите вашу сумку, барышня, сказали ей, заметив, что Ляля Гавриловна хотела оставить портфель на столе.

Она вошла в кабинет Трепунова, где уже сидел некто по фамилии Г-н Рядельников. Кем точно он работал в издательстве, она не знала.

– Вы у нас прошлого года-с выпускница гимназии, – сверил Г-н Трепунов по своей книге, – Эспран Ляля Гавриловна-с. Мне бы хотелось избежать сего разговора, барышня, но мы знаем, что вы регулярно и упорно нарушаете правила, заведённые в нашем издательстве.

Она не понимала. Она ожидала, что он хотел сказать ей что-то насчёт жалованья, которое на днях всем уплатили, а ей почему-то нет.

– Мы знаем, что вы уносите домой то-с, что вам не принадлежит вовсе.

– Это не так, – начала возражать она.

– Так-с, – спокойно и даже вяло сказал Г-н Трепунов. – Я знаю. Вы нарочно приходите позже всех, хотя должны сидеть за своим столом в девять часов утра.

– Но я всегда прихожу раньше 9-ти утра.

– Нет, не приходите-с. Я знаю также, что вы грубите тем, у кого по долгу службы забираете корреспонденцию и прочее-с.

– Как это – грублю?

Неправда его обвинений была так явна, что сама же выдавала себя. Ляле Гавриловне казалось, что вот-вот всё разрешится, уж слишком нарочитой была ложь.

– Обыкновенно грубите-с. Не слушаете, что вам говорят, вырываете почту из рук-с.

– Но я никогда не вырывала…

– Вырывали-с, я знаю.

Как он может знать неправду, то, чего не было, подумала Ляля Гавриловна. Она не успела ответить.

– И вы переписываете себе в тетрадь сочинения наших уважаемых господ поэтов, кои вам не принадлежат, а вот сие уже есть преступление-с, – добавил Трепунов. Ляля Гавриловна заметила, что Г-н Рядельников ни разу не поднял головы и с безмятежным выражением на лице рассматривал лежащую перед ним бумагу.

– Позвольте-с вашу сумочку.

Ляля не соображает, что на это ответить. Это её старый гимназический портфель, которым она продолжает пользоваться и на службе. Трепунов уже ищет в её сумке, выкладывает на стол её вещи. Г-н Рядельников нежно поправляет края у лежащей на столе бумаги.

– Это ваше-с?

– Моё.

О чём это он? Ляля опять озадь завесы. Его равнодушный голос слабо доходит до неё, а её и вовсе ему не слышен.

– А это-с?

– Моё.

– А перьевая ручка-с? Ручка чья-с? Рядельников…

Ляля должна найти какой-то способ показать им, что ручка её собственная – такие подержанные вещи Маркс не выдаёт работницам.

– Моя, моя, – кричит она, но вместо крика выходит бубнящий и тихий ответ, сказанный чужим голосом.

– Правда, ваша-с.

Неясная тревога начинает волновать Лялю Гавриловну. О чём это он? Что он ищет?