– Пускай, – пренебрежительно сказала мадемуазель.

– Пускай? – изумился он. – А что будет с нами?

– Труппа Бине абсолютно не интересует меня, – ответила Климена. – Я скоро еду в Париж. Там есть театры получше, чем Фейдо: Театр госпожи Монтансье[100] в Пале-Рояле,[101] «Амбигю Комик»,[102] «Комеди Франсез». Может быть, у меня даже будет собственный театр.

У Бине сделались большие глаза. Он вложил толстую руку в руку дочери, и она заметила, что рука дрожит.

– Он обещал? Обещал?

Климена взглянула на него, склонив голову набок. Глаза стали лукавыми, на безупречных губах играла странная улыбка.

– Он не отказал, когда я попросила об этом, – ответила она с убежденностью, что все обстоит так, как она желает.

– Чушь! – с раздражением проворчал Бине, убрал руку и поднялся. – «Он не отказал»! – передразнил он дочь и продолжал с жаром: – Если бы ты вела себя так, как я советовал, он согласился бы на любую твою просьбу и, более того, дал бы тебе все, что в его власти, а эта власть безгранична. Ты же превратила уверенность в надежду, а я терпеть не могу надежды. Черт побери! Я питался одними надеждами и сыт ими по горло.

Знай Климена о беседе, которую в тот самый момент вели в замке Сотрон, она бы не смеялась так самоуверенно над мрачными предсказаниями отца. Однако ей так и не суждено было никогда узнать об этой беседе, и это было самым жестоким наказанием. Она винила во всех бедах, вдруг обрушившихся на нее, коварного Скарамуша и считала, что из-за этого негодяя рухнули ее надежды на будущее и распалась труппа Бине.

Возможно, Климена не так уж не права, поскольку даже без предостережения господина де Сотрона неприятные события того вечера в Театре Фейдо могли вызвать у маркиза желание порвать эту связь. Что же до труппы Бине, то, разумеется, случившееся было делом рук Андре-Луи, – правда, он не только не стремился к такому результату, но у него и в мыслях не было ничего подобного. В антракте после второго акта Андре-Луи зашел в гримерную, которую Полишинель делил с Родомонтом. Полишинель переодевался.

– Нет смысла переодеваться, – сказал он. – Спектакль вряд ли продолжится после сцены, которой мы с Леандром открываем следующий акт.

– Что вы имеете в виду?

– Скоро увидите. – Он положил какую-то бумагу на стол Полишинеля среди склянок с гримом. – Взгляните-ка. Это что-то вроде завещания в пользу труппы. Когда-то я был адвокатом, так что документ в порядке. Я оставляю вам всем свою долю от доходов труппы.

– Но вы же не хотите сказать, что покидаете нас? – вскричал Полишинель в тревоге.

Во взгляде Родомонта читался тот же вопрос. Скарамуш красноречиво пожал плечами. Полишинель продолжал с угрюмым видом:

– Конечно, этого следовало ожидать. Но почему уйти должны вы? Ведь вы – мозг труппы, вы создали из нас настоящую театральную труппу. Если кто-то должен уйти, пусть убирается Бине со своей проклятой дочкой. А если уйдете вы, тогда – тысяча чертей! – мы все уйдем с вами вместе.

– Да, – присоединился Родомонт, – хватит с нас этого жирного подонка.

– Конечно, я думал об этом, – ответил Андре-Луи, – не из тщеславия, а веря в нашу дружбу. Мы сможем обсудить это после сегодняшнего спектакля, если я останусь в живых.

– Если останетесь в живых? – вскричали оба.

Полишинель встал.

– Какое же безумство вы задумали?

– Во-первых, как мне кажется, я доставлю удовольствие Леандру, во-вторых, я уплачу один старый долг.

Тут прозвучали три удара.

– Ну вот, мне пора. Сохраните эту бумагу, Полишинель. В конце концов, она может и не понадобиться.

Андре-Луи вышел. Родомонт уставился на Полишинеля, Полишинель – на Родомонта.