Джошуа напрягся.

– Что?

Деорнот вскинул руки, чувствуя, как его наполняет нечто сродни головокружительному безумию Кануна дня летнего солнцестояния, когда принято носить маски и говорить правду. Но здесь, в загоне для скота, у них не было масок.

– Вы враг самому себе, причем настолько ужасный, что Элиас никогда таким не будет, – выкрикнул он, уже не заботясь, что их кто-то услышит. – Ваши обвинения в свой адрес, вина, невыполненный долг! Если бы сегодня Усирис Эйдон вернулся в Наббан и его снова повесили на Дереве в храмовом саду, вы бы нашли повод взять вину на себя! И не важно, кто говорит мерзости, я больше не намерен терпеть поношения хорошего человека!

Джошуа ошарашенно смотрел на него. Неожиданно тяжелое молчание нарушил скрип деревянных ворот, и в загон вошли около полудюжины мужчин с копьями в руках, которыми командовал тритинг по имени Хотвиг, пленивший их на берегу Имстрекки. Он сделал несколько шагов вперед и принялся оглядывать темный загон.

– Джошуа? Подойди сюда.

– Что вам надо? – тихо спросил принц.

– Марк-тан хочет тебя видеть. Прямо сейчас. – Двое из его людей опустили копья и подошли к нему.

Деорнот попытался поймать взгляд Джошуа, но принц отвернулся и медленно вышел из загона в сопровождении двух тритингов. Хотвиг закрыл высокие ворота, со скрипом вернулся на место деревянный засов.

– Вы ведь не думаете, что они… причинят ему вред, Деорнот? – спросил Стрэнгъярд. – Они же не сделают ничего плохого принцу, верно?

Деорнот опустился на грязную землю, по его щекам текли слезы.

В фургоне Фиколмия пахло жиром, дымом и промасленной кожей. Марк-тан поднял голову от куска мяса, который ел, кивнул Хотвигу, чтобы тот их оставил, а затем вернулся к ужину, предоставив Джошуа ждать, когда он обратит на него внимание. Джошуа заметил, что они не одни в фургоне. Мужчина, стоявший рядом с Фиколмием, был на голову выше Джошуа и почти таким же мускулистым и мощным, как сам марк-тан. Его гладко выбритое лицо с усами покрывали многочисленные шрамы, слишком аккуратные, чтобы быть случайными. Он с нескрываемым презрением ответил на взгляд принца и опустил одну руку с зазвеневшими браслетами на рукоять длинного кривого меча.

Джошуа мгновение смотрел в его прищуренные глаза, затем с небрежным видом отвернулся и окинул взглядом огромную коллекцию упряжи и седел, висевших на стенах фургона и потолке, мириады серебряных застежек которых сияли в свете огня.

– Похоже, ты стал ценить удобства, Фиколмий, – сказал Джошуа, глядя на коврики и вышитые подушки, разбросанные по деревянному полу.

Марк-тан поднял голову и сплюнул в огонь.

– Ха! Я сплю под звездами, как и всегда. Но мне требуется надежное место, где меня не услышат. – Он откусил кусок мяса и принялся энергично жевать. – Я не из тех, кто живет среди камней и носит панцирь, точно мягкотелая улитка. – Кость со стуком упала в яму, где горел огонь.

– Прошло много времени с тех пор, как и я спал за каменными стенами или в постели, Фиколмий. Впрочем, ты и сам это видишь. Ты позвал меня, чтобы сообщить, какой я мягкотелый? Если так, давай уже, говори, и отпусти меня к моим людям. Или ты собираешься со мной покончить? Парень рядом с тобой очень похож на любителя рубить головы.

Фиколмий, глаза у которого были красными, как у кабана, уронил обглоданную кость в огонь и радостно ухмыльнулся.

– Ты его не знаешь? А он тебя очень даже, верно, Утварт?

– Я его знаю. – Голос у тритинга оказался глухим и глубоким.