Вот мы замечаем, как к въезду на перевал подкатывает снизу какой-то хрупкий слабосильный микроавтобус, видимо корейский, белый, по крышу набитый людьми и их шмотками. Водитель врубает первую скорость и принимается с ревом карабкаться на крутой подъем. Из трубы сзади валит синий густой дым, двигатель визжит, захлебывается и скоро глохнет. Скрипя камнями, микроавтобус скатывается задом вниз, в начало подъема. Из него высыпаются люди, и водитель делает вторую попытку забраться наверх, уже налегке, без пассажиров. В этот раз он пробует взять подъем с разбега и подскакивает по склону метров на сто выше прежнего, но после этого машина опять глохнет и снова бессильно скатывается назад. Теперь выгружаются на пыльную землю рюкзаки, мешки и посуда, машина облегчается насколько только возможно. Снова ревет мотор и следует третий штурм горы. Мы мешаем свой суп в котелке и меланхолично наблюдаем за повторяющимися попытками белой машины въехать на перевал, попытка номер три… пять… восемь… Все впустую…

– Вот так они тут и остаются, – рассказывает Тимур, который сидит с нами у костра.

– Как это так, остаются?

– Спуститься-то сверху несложно, а вот подняться… Не рассчитывают возможности своих машин, вот и застревают тут. Подняться наверх на перевал далеко не каждая машина может.

– И что же им теперь делать? Их же целая группа, туристов!

– Трактора придется ждать попутного, или если вдруг ГАЗ-66 проедет, или коли Урал подвернется попутный – тогда, глядишь, вытянут их наверх на прицепе…

Туристы из автобуса мрачно идут к Салаватову кафе: сидеть и ждать оказии с тягачом, которая может не случиться ни сегодня, ни завтра…

За козлиным мясом для супа мы сходили на стоянку Салавата, где сейчас пасутся и отдыхают после тяжелого похода наши уставшие кони и где гостят теперь у мамы (родной сестры Салавата) наши молодые проводники Марат и Тимур.

Стоянка Салавата удобно располагается на широкой поляне по правому берегу Чулышмана, вся ярко освещенная солнцем. Поляна только что скошена, и мягкие травяные валки уложены на земле длинными душистыми полосами, сходясь веером к домику и к аилу со всех концов. Женщины ловко сгребают вилами и граблями сохнущую траву в копны, а после мужчины относят на вилах или волокут на волокушах эти копны в огороженный плетнем двор, где сметают сено в большие высокие стога. Расчет всей необходимой работы тут простой – количество копен оценивают по числу голов крупного или мелкого рогатого скота: кому сколько потребуется сена, чтобы прокормиться всю долгую зиму. Если год выдается безтравный, тощий – сено приходится докупать на стороне. Коров, коз и баранов держат зимой в хлевах и кошарах и кормят сеном, а кони всю зиму пасутся сами, раскапывая копытами траву из-под снега. Сенокос занимает дней десять в августе, как только в долине прочно встает сухая солнечная погода, необходимая для сенозаготовок.

В августе и вообще все лето скот держат на верхних стоянках – километром выше в гору от Чулышмана, на нагорье у самой верхней границы леса, куда животных отгоняют в мае. Там тоже есть избушки и кто-то постоянно находится в них, присматривая за скотом. Осенью, когда наверху в горах выпадает первый глубокий снег, скот перегоняют вниз в долину Чулышмана на зимние стоянки. Когда в августе приходит время сенокоса, из города приезжают все родственники-мужчины, дружно косят траву и ставят стога. Зимой живет на стоянке и заботится о животных кто-то один, иногда он в ходе долгой зимовки меняется с другим родственником, по договоренности или необходимости…