То, что ускользало от меня десятилетиями, внезапно обрушилось в изобилии – радость. Подлинное счастье. Я больше не корила себя за трусость. И ни о чем не жалела. Пусть весь мир считал меня мертвой, но я жила. Вот и вся разница. Наша жизнь снова напоминала детство, с его поиском простых радостей.

На поверхность начали всплывать лучшие мои черты. Я больше не чувствовала себя пленницей. Да, когда приходилось петь, я грустила, но потом боль уходила, и через несколько дней я возвращалась к прежней жизни с моими сестрами. И не важно, каким бы безумным ни казалось очередное приключение, я принимала участие в каждом из них.

Однажды Элизабет затащила нас в особняк… когда владелец был дома. Не знаю, как она это сделала. Сидя в доме, где расхаживал законный хозяин, я чувствовала себя воровкой, что глупо, поскольку мы постоянно жили в чужих домах. Я старалась не поддаваться панике. Карманы у Элизабет лопались от конфет, хотя она не признавалась, где их взяла. Так что мы лежали на двуспальной кровати в огромном доме, ели шоколад и тихо разговаривали.

– Элизабет, ты счастлива? – шепотом спросила я.

Ее голова лежала на подушке рядом с моей, а Миака растянулась в изголовье. Мы вели себя как хозяева комнаты.

– Что за вопрос? Разве не видно?

– Я имею в виду, почему ты счастлива? Ты хотела что-то доказать своей семье, потеряла прошлую жизнь, и каждый год тебе приходится заманивать людей навстречу смерти. Но тебя это совсем не беспокоит.

– Конечно, мне это не нравится, – закатила глаза Элизабет. – Но я выросла в другое время, чем вы. Я много смотрела телевизор. Каждый день в мире происходит что-то плохое. И многие катастрофы намного хуже наших песен. Они, по крайней мере, имеют какую-то цель. А знаешь, как классно осознавать, что мы постоянно помогаем спасать мир? Я всегда хотела участвовать в общественном движении, и сейчас у меня почти получилось. – (Миака даже села, чтобы слушать внимательнее.) – Мне не нравится убивать людей, – продолжила Элизабет. – Но это Она их убивает, а не мы. И пусть это страшно, но я не позволю себе унывать. Я серьезно отношусь к людским страданиям, честно. Но если переживать о каждом несчастье, что случается в мире, то когда жить, Кэйлен? Поэтому я не трачу время на грусть. Наоборот, я стараюсь развеселить вас двоих, дурочки. Миака заставляет меня вдумываться и изучать всякую ерунду. А ты… С тобой я чувствую себя так, словно могу выкинуть любую глупость, и ты все равно будешь меня любить. Не стоит волноваться о том, чтó мы забираем, надо думать о том, чтó мы можем дать. Мы не в состоянии положить конец смертям. Но подарить мы можем многое. – Вот так – сбивчиво, но в то же время предельно ясно.

Элизабет была и простой и сложной одновременно. Ведь действительно, давать можно с наслаждением. Той ночью я лежала без сна и прислушивалась в ожидании, что прислуга или другие гости подойдут слишком близко к нашей комнате. Никто не появился, так что, пока Миака и Элизабет спали на мягкой постели, я строила планы. Что я могу дать?

Шел 1990 год. Наш разговор длился меньше пяти минут, но подарил мне небывалое вдохновение.

Я хотела работать с детьми.

Когда я рассказала Океан, идея Ей понравилась, хотя Она сочла ее рискованной. Тогда я добавила, что буду работать с глухими детьми. Ведь я могу находиться рядом с ними и не представлять угрозы. Конечно, окружающие могли меня услышать, но я привыкла хранить молчание. Все будет хорошо. Я научусь языку жестов и буду преподавать. Сделаю все, что потребуется. Много лет я хандрила, потом жила спокойно, а последние годы прошли в играх и веселье. Теперь я готова внести свой вклад. Мне все еще трудно было думать об утратах, которые понесло из-за меня человечество, но пришло время вернуть долг, прежде чем я забуду о нем. К тому же я жила, чтобы любить.