– Ложь! – Ложь, безумие, бред! Что может знать чесночник о том, чего ждет, чего требует Кэртиана?! – Альдо не имел дела с колдунами… Я…

– Заткнись! – оскалился Дювье. – Выродок…

– Карваль! Верни мне шпагу и говори… Если рискнешь…

– Шпагу ему? Ах ты ж…

– …нашу Катарину…

– Вояка… против баб!

– В суде еще… Законник свинячий!..

– И какого… мы его в Доре не хлопнули?!

– Молчать! – Лязгнуло. Огрызнулся уставший камень. Лунный свет отскочил от чего-то… Рукоять… Знакомая! Кинжал вонзился в землю у самых ног! Тот самый, что отняли.

– Оружие хочешь? Будь по-твоему!

Какие у них лица! Бледные, ощерившиеся, хуже, чем у выходцев. Звери почуяли кровь… Думают, их взяла? Зря. Окделлы всегда умели охотиться!

– Ты здесь не для дуэли, мозгляк. Ты заигрался с Альдо и разворотил какую-то сволочь. Вашу, надорскую. Похоже, она уймется только с твоей смертью, значит, тебе пора умирать. Лучше, если ты это сделаешь сам, своим кинжалом и на земле, что была за Окделлами.

– Хоть какой-то толк будет…

– Сделает он, как же!

– Не сделает, помогу. Окделл, я считаю до шестнадцати. На Создателя ты плевал, обойдешься без молитвы. Раз…

Поднять кинжал, проверить острие.

– Два.

Всех кинжалом не перебить, ну и кошки с ними… Даже с Карвалем! Главное – вырваться, потом он спросит… Со всех! За всё!

– Три. Четыре.

Спокойно! На Винной было две дюжины… И не отребье – дворяне. Стена наполовину обвалилась… С той груды допрыгнуть до верха и сразу же на ту сторону… В темноту… Да, именно так! Сбить Тератье – и на стену! Полшага вправо, чтоб наверняка. Скалы видят… Кэртиана испытывает избранников? Кэртиана предала?

– Семь.

Главное – шпага… Добыть шпагу и пистолеты…

– Восемь!

Упор на правую… Святой Алан, вперед!

Южный ублюдок. Думает, загнал Окделла… Повелителя! Ну нет! Прыжок! Слева вспыхивает нехорошая звезда. Раздается глухой рокот, похожий и не похожий на рев обвала, налетевшая волна или не волна сбивает с ног, тащит сквозь холод, тьму, странные, резкие звуки, как тащила в Сагранне. Скалы взорваны. Озеро мертво. Его смерть порождает песню. Песня становится селем, великим, неукротимым, справедливым. Багряные горы пронзают золото облаков, нестерпимо горят ледники, смеются летящие с гор камни, быки вечности, они тоже стремятся вниз, в долину, они исполнят свой долг, исполнят приказ… Горы за спиной колышутся, рушатся, обращаясь в серую мертвую пыль, что забивает рот и глаза. Песня камней делается глуше, отрывистей, но они еще бегут, они есть бег, они есть смерть…

Ричард понимал все меньше, не телом, душой ощущая стремительную мощь движения, которое убыстрялось и убыстрялось. Последней осознанной мыслью было, что он не промахнулся и все это – грохот, яростный бег, жар и холод – на самом деле не более чем дорога, у которой есть начало и нет, не может быть конца.

Чарльз не помнил, за что именно его похоронили заживо, но точно знал, кто отдал приказ, – Леворукий. Разодетый в красное и черное, он сидел на сером в яблоках лебеде и крошил изумруды; их требовалось клевать, но от проклятых камешков жгло во рту, на глаза наворачивались слезы, предвещая погибель. Те, кто унизился до подачки, издыхали в страшных мученьях. Реддинг, Сэц-Алан, Шлянгер, фок Лауэншельд со своими офицерами… Всех их под заунывные песни уносили в Закат, Давенпорт это видел и вновь не мог ничего поделать, потому что стал каменным обломком. То, что некогда было головой, раскололось, давая дорогу воде. Над новорожденным источником вился пар, в клубах которого бродила короткохвостая лошадь и рассуждала о кабаньей охоте, затем лошадь стала розовой, потому что «крашеные» понесли большие потери от артиллерийского огня. Тут-то Хейл и навалился всей мощью… Дриксы побежали, в центре линии образовалась дыра, только лезть в нее было нельзя! Чарльз пытался это объяснить, но кто станет слушать какой-то родник?!