Герцог Брауншвейгский приосанился.

Герцог Брауншвейгский ожил.

И, что было поразительнее всего, у него даже перестал болеть зуб. Положительно, если красота неспособна спасти мир, то ей все-таки дано спасти хотя бы часть этого мира.

– Ваша светлость, умоляю вас извинить мою служанку Еву… Мы приехали рано утром, а до сих пор не можем найти господина Браницкого. Мне ужасно неловко беспокоить вашу светлость, но…

Его светлость озадаченно моргнул, открыл рот, закрыл его и тотчас же снова открыл, но теперь уже для того, чтобы сказать, что он находится в полном распоряжении фрау Браницкой и он сейчас же пошлет людей за полковником. Произнося эти слова, герцог свирепо покосился на Людвига, и адъютант тотчас же метнулся выполнять поручение.

«Надо же быть таким болваном, как Браницкий! Женат на такой красавице, а возит с собой лахудру, на которую и смотреть-то стыдно».

Как и все военные, герцог Брауншвейгский бывал порой очень груб.

– О нет, ваша светлость, я не имею чести быть женой господина Браницкого, – улыбнулась зеленоглазая чаровница. – Он женат на моей сестре, Шарлотте. Я еду в Труа, и она попросила меня передать ему несколько писем, если я его встречу.

Она говорила и улыбалась, и в ушах ее при каждом движении танцевали длинные изумрудные сережки. А герцог смотрел на нее и чувствовал, что тает, как воск, и это было чертовски приятно. У нее были длинные черные ресницы, нежная кожа и правильные черты лица, но главным было то, что она словно излучала свет. И это притягивало людей более другого.

Герцог Брауншвейгский объявил, что сестре Шарлотте невероятно повезло с мужем, который проявил себя как отважный офицер и за проявленную им доблесть был произведен в полковники. Не будь в войске Браницкого, он, герцог, чувствовал бы себя как без рук, и лично он не знает никого, кто бы мог сравниться с его подчиненным. В сущности, главнокомандующий говорил правду – он не знал никого другого, кто смог бы устроиться со своей любовницей так, как этот находчивый малый.

Вернулся Людвиг и доложил, что ему удалось найти полковника на площади, где тот допрашивает мародеров. Патруль поймал их неподалеку от Вердена, и теперь Браницкий с ними разбирается.

– Очень хорошо, – одобрил герцог, – мародерства я не потерплю. Людвиг! Проводите даму к господину полковнику, а я иду к королю.

Он учтиво поклонился прелестной belle-soeur[3] Браницкого и двинулся своей дорогой, думая о самых разных вещах – о том, какое действие производят на самого рассудительного мужчину красивые женские глаза, о своей старости и о чужой цветущей юности. Однако, входя в дом, где жил прусский король, герцог уже не вспоминал ни о женских глазах, ни о своем возрасте. Он перебирал в уме первые фразы своего доклада и между делом подумал, что, пока он в Вердене, хорошо бы завести кошку.

Пока герцог в приемной короля ждал, когда его примут, адъютант вел улочками молодую женщину и ее служанку Еву к полковнику Браницкому. Кое-где мостовая была разобрана, под ногами хлюпали лужи и какие-то грязные бумажки, от сырости превратившиеся в слякоть. Людвиг объяснил, что это были листовки с предложением о сдаче, которые забрасывали в город по приказу герцога.

Они вышли на площадь – самую заурядную, вымощенную серым булыжником и окруженную скучными домами. Дул ветер, и вывеска одной из лавок, на которой был изображен сапог, покачивалась с легким скрипом. У дверей дома напротив расположилась телега с запряженной в нее лошадью. На козлах сидел парнишка лет пятнадцати. Он не отрываясь смотрел на светловолосого офицера, который о чем-то говорил с солдатами, обступившими его со всех сторон. Офицер обернулся, заметил Людвига с его спутницами – и осекся на полуслове.