Да и собеседник матери ей не слишком нравился. Каштанчик давно усвоила, что ее мама очень любит мужчин. Вот Каштанчику, например, нравилось собирать камни необычной формы и хранить их в уголке своей комнаты. Мама же собирала мужчин, правда, она их не хранила, и чтобы пришел один, должен был уйти другой.

Когда в доме не было мужчины, мама становилась злой и раздражительной, часто плакала, приглашала в гости подруг и закрывалась с ними на кухне, а потом все они были несчастными и пьяными. Но такие периоды не длились долго, мама кого-то находила… На некоторое время. Не навсегда. Кто-то оставался с ними надолго, кто-то исчезал почти сразу, и Каштанчик не видела смысла запоминать их имена, длинные и сложные, непременно с отчеством – маме так нравилось, и ее мужчины чувствовали себя важными.

Каштанчик придумывала каждому прозвище, чтобы ей легче было и запомнить и забыть. Этот вот, например, был Тощим. Он ей не слишком нравился, зато маме – очень, она буквально сияла рядом с ним, как новогодняя гирлянда. А Каштанчик просто терпела. Это было несложно, она уже усвоила, что те мужчины, которых мама находила во время поездок, остаются рядом ровно столько, сколько длится путешествие, и потом никогда не возвращаются.

Поэтому ей нужно было просто перетерпеть Тощего. Он вился вокруг мамы постоянно: познакомился с ней в день приезда и уже не отходил. Он был с ними на пляже, провожал до комнатки, которую они снимали, угощал, а теперь вот рассказывал какую-то муть, которую мама слушала с широко распахнутыми глазами и, похоже, очень сильно на что-то злилась. С ее стороны то и дело доносилось:

– Да как он мог! Мерзавец! Чудовище!

А Тощий, видя, что он сумел ее впечатлить, продолжал строить из себя умника и что-то там бормотать.

Каштанчику было все равно. Она чувствовала себя самым счастливым существом на свете, потому что у нее теперь было море, и море шептало ей, что все будет хорошо.

На диванчике в приемной сидел молодой человек, почти подросток. Он мерно покачивался, спрятав лицо в ладонях, и что-то невнятно повторял, но его голос звучал настолько тихо, что слова было не различить.

Сергею Аркадьевичу Пырееву это было и не нужно – он знал слова наизусть, всегда одни и те же. А вот Леон не знал, и теперь он наблюдал за мальчишкой с сочувствием – а Сергей Аркадьевич наблюдал за ним.

Леонид Аграновский был одним из его самых интересных пациентов. Доктор Пыреев, психотерапевт со стажем в целую жизнь, наблюдал в своих пациентах все проявления природы, он уже знал, что род человеческий не создает одинаковых существ, и каждый любопытен по-своему. Однако кто-то у мироздания получался совсем уж предсказуемым, а кто-то – многоуровневой загадкой. Для себя Сергей Аркадьевич выделил человек пять из своих пациентов, которых он так и не смог до конца понять, хотя знал их с детства.

Многие считали Леона слишком жестким, жестоким даже и бесчувственным. Но Сергей Аркадьевич прекрасно знал, что это лишь маска, столь великолепная, что многие просто ничего за ней не видели. Однако истинная сущность Леона проявлялась сейчас, когда он смотрел с нескрываемым сочувствием на незнакомого ему паренька.

Он перевел взгляд на психотерапевта и спросил:

– Сейчас ведь его время, да? Я могу подождать. Я не хотел разбивать вам весь день.

– Леон, я уже не студент, который пытается всем угодить, по двадцать раз перекраивая свой график, – усмехнулся Сергей Аркадьевич. – Если я сказал тебе приезжать в это время, значит, так надо.

– А как же он?