– Ты хоть руки помыла после улицы? – буркнул Давид недовольно. Ему не нравилось, что она так близко, и не нравилось, что она к нему прикасается.

Синицына рассмеялась:

– Ого, какая ты мамка. Помыла, не ссы.

– Хорошо.

– А после туалета забыла…

Давид отшатнулся, представив, сколько заразы залезло уже ему в мозг через рану. Ноги дёрнулись бежать в ванную, но усилием воли Давид подавил брезглительность. И услышал заливистый Синицынский смех.

Вот дура-то!

С таким не шутят.

Она же пошутила?

А вдруг нет?

Хотя пальцы у Синицыной были нежные, как у профессиональной медсестры. Уж в этом-то Давид толк знал.

Он уже прикидывал, сколько придётся заплатить одногруппнице за молчание. Проблема была в том, что Синицына – в каждой дырке затычка, со всеми болтает, и Давид был на сто процентов уверен: сколько бы он ей ни предложил, она всё равно всем растреплет о произошедшем.

– Ого, привет, – раздалось от двери.

– Здорово, па, – радостно прощебетала Синицына.

Хворь медленно повернул голову в сторону говорившего.

На пороге стоял отец Синицыной и, сложив руки на груди, внимательно рассматривал Давида.

***

Ирку появление отца не смутило.

– Это Давид Хворь. Староста нашей группы, – представила она парня.

– Приятно познакомиться, – улыбнулся её отец.

Улыбки у них с Ирой были похожи. Это был высокий мужчина с длинными русыми, чуть курчавыми волосами, лоснившимися будто конская грива. Чёрную рубашку он успел расстегнуть наполовину и теперь поспешно застёгивал обратно.

Он весело осведомился:

– Что я говорил о лечении без предохранения?

Хворь потерял дар речи от ужаса и остолбенел, не в силах пошевелиться или ответить, уже представляя, как его погонят метлой из чужого дома.

Чёрт, он ещё и в рубашке её отца!

И он вот-вот узнает свою вещь.

Стыдно, как же стыдно, прямо до скрежета в лобных долях.

– Ну па, он друг всего-то! – Синицына засмеялась, закрепляя пластырь на лбу Давида. На что её отец подмигнул:

– Да-да, ты знаешь, где презики лежат. Удачи, голубки.

И тут краем сознания Давида расслышал последнюю фразу. Вернее, понял, что она означала. То есть этот мужчина благословлял свою дочь на… На что?!

– Мне пора, пожалуй, – облизал Хворь пересохшие губы, невольно опуская взгляд в вырез чёрной тонкой кофточки. А размерчик груди у Синицыной был небольшой. Наверное, второй или меньше.

«Ох, чёрт! Ты о чём думаешь?!» – мысленно заорал Хворь. Он вообще здесь не за этим.

– Да? Уверен? Или я дообрабатываю рану? – губы девушки оказались в ужасной близости от кожи Давида. Волосы на руках встали дыбом.

Хворь молча кивнул. Что он мог сказать? Судя по лукавым глазам, она над ним стебалась.

– У тебя странный отец, – прошептал Давид, следя, как девушка нагибается за вторым пластырем и вытаскивает его из упаковки.

– Он у меня офигенный! – припечатала Синицына и добавила немного грустно: – Папа у меня музыкант, поэтому такой лёгкий в общении. Ты на его шуточки внимания не обращай. Мама погибла, когда мне было десять лет. Ему трудно, но он старается.

– И-извини.

– Да брось, всякое в жизни бывает. И это… если ты так сильно расстроился из-за пересдачи, не волнуйся, я приду завтра на экзамен, – она радостно улыбнулась. Блеснуло кольцо в носу. Синицына носила серьги с перевёрнутым крестом, красила глаза безумными фиолетовыми тенями, постоянно пропадала на вечеринках. И тем не менее помогла ему.

Давид должен ей за сегодняшний день по гроб жизни.

И тем не менее у него была ещё одна просьба:

– Можешь всем сказать, что ударила меня?

***

Пара слов от автора:

Спасибо за отклик на историю. Мне приятно, что вам нравятся герои.