Итак, в период расцвета Рим был военной державой, не имеющей себе равных, способной сокрушить любого другого игрока на поле. Даже после кризиса III в., когда Риму доставляли серьезные неприятности персидское государство Сасанидов на востоке и варвары на западе, он оставался грозной силой. И все же не только подавляющая военная мощь и размах отличали Рим от других более или менее современных ему сверхдержав античного мира. В IV в. до н. э. Македонская империя Александра Великого простиралась от Ионических островов в Центральном Средиземноморье до Гималаев. Сравнимую территорию занимали персидские империи древности. На рубеже I–II вв. китайская Восточная Хань занимала территорию площадью около 6,5 млн кв. км, которую населяли 60 млн человек. Господствующее положение в Средиземноморье Риму обеспечил тот факт, что одновременно с подавляющей военной мощью в нем развивался сложный гражданский аппарат, усовершенствованная сеть социальных, правовых и культурных механизмов, которые римляне по умолчанию считали безоговорочным благом. Насколько они были правы, спорный вопрос – сегодня мы вполне можем усомниться в добродетелях общества, где резко ограничивали в правах миллионы женщин и бедняков, жестоко преследовали несогласных, превозносили кровавые виды спорта и иные формы гражданского насилия и само существование которого опиралось на массовое рабство. Тем не менее римский образ жизни был в высшей степени пригоден для экспорта и оставлял глубокие, часто неизгладимые следы всюду, где появлялся.

Через несколько лет после того, как император Клавдий отправил своих слонов в Британию, чтобы покорить племена, живущие на краю известного мира, он стоял в сенате перед возмущенно шумевшей группой римских сановников. Шел 48 г., и на повестке дня стоял вопрос, следует ли разрешить самым богатым и уважаемым гражданам римских провинций в Галлии избираться в сенат. Клавдий – слабосильный и близорукий, но блестяще образованный внук Октавиана, по стечению обстоятельств родившийся как раз в Галлии, в Лионе (Лугдунуме), – считал, что именно так и должно быть. В доказательство своей правоты он призвал сенаторов вспомнить древнюю историю Рима, а именно те дни, когда основателю и первому царю Ромулу наследовал сабинянин Нума Помпилий. Рим, утверждал Клавдий, всегда вбирал в себя достойнейших чужаков. «По моему мнению, провинциалов не стоит отвергать до тех пор, пока они будут служить к чести сената», – сказал он.

Далеко не все сенаторы готовы были с этим согласиться. Некоторые с пеной у рта доказывали, что добровольно «оказаться как бы в плену у толпы чужеземцев» – позор для Рима, особенно если учесть, что упомянутые чужеземцы, галлы, когда-то пролили немало крови, ожесточенно сопротивляясь римскому завоеванию[39]. В сердце этого спора лежали два извечных нерешенных вопроса, не дававшие покоя правителям могущественных держав с начала времен и до наших дней: первый – каким образом государству следует реабилитировать своих бывших врагов, и второй – укрепляет или, наоборот, ослабляет характер государства и общества вливание чужеземной крови. Этот спор не утихал в столетия имперского господства Рима и продолжался в Средние века и намного позднее.

Выступая перед сенаторами в 48 г., Клавдий хорошо подготовился. В ответ на высказанные подозрения о неблагонадежности галлов, которые целых десять лет противились Юлию Цезарю, он предложил вспомнить, что после этого они сто лет хранили верность Риму и не изменили своему слову, даже когда Рим был в серьезной опасности: «…если припомнить все войны, которые мы вели, то окажется, что ни одной из них мы не завершили в более краткий срок, чем войну с галлами; и с того времени у нас с ними нерушимый и прочный мир». В ответ на более общие возражения по поводу уравнения в правах римлян и неримлян он привел слушателям в пример древних греков: «Что же погубило лакедемонян и афинян, хотя их военная мощь оставалась непоколебленной, как не то, что они отгораживались от побежденных, так как те – чужестранцы?» В конце концов сенаторы согласились, убежденные (или напуганные) настойчивостью императора. С этого времени галлы могли не только получить римское гражданство, но и претендовать на высшие политические посты в империи.