– Какая ты наивная! – возразила Кларисса Прайс, ветеран лаборатории, которую все называли «мышиной мамой». – В Гарварде влияние того или иного ученого заканчивается с его смертью. Руководителя лабораторией будет назначать совет университета. И, откровенно говоря, у Адама для руководящей работы маловато опыта и научных публикаций.

– А я тебе говорю, он это заслужил! – твердила молодая женщина.

– Послушай меня, дорогуша, ты, может, хорошо разбираешься в своей микробиологии, зато в высоких политических материях ничего не смыслишь. Я бы сказала, главное, что работает против Адама, – именно его близость к Максу. Не говоря уже о конкуренции со стороны множества ученых старшего поколения.

Ровно в полночь телефон в лаборатории зазвонил.

– Я тебе еще не надоела? – сказала Тони небрежным тоном.

– Нет, что ты. И вообще, я должен перед тобой извиниться. Даже сейчас, в разгар поминок – а это именно то, что у нас тут происходит, с выпивкой и прочими атрибутами, – мне не хватает не только Макса, но и тебя.

– Спасибо. Я знаю, тебе нелегко это говорить. Если для тебя это что-нибудь значит, я хотела бы, чтоб ты знал: я чуть не выпрыгнула из самолета, когда он стал выруливать на взлетную полосу.

– Между прочим, Лиз ты очень понравилась.

– О… – Тони не скрывала своего удовлетворения. – Передавай ей от меня привет.

Тяжелее всего было вечером. Почему-то в эти часы Адам как никогда остро ощущал невосполнимость утраты. В особенности после того, как по прошествии положенного траура задерживаться на работе во внеурочные часы стали лишь самые одержимые.

Без могучего ума и дружбы Макса Рудольфа, согревавших его холодными зимними вечерами, бостонские морозы сделались невыносимыми. Единственным спасением оставалась работа, и Адам с головой ушел в последний и самый важный проект своего учителя.

Теперь Адам тоже загорелся этой мечтой – и твердо решил завершить исследования, чтобы в конце концов получить возможность взойти на кафедру Нобелевского комитета и объявить: «Эта награда целиком принадлежит Максу Рудольфу».

Но, несмотря на то что он был постоянно загружен работой и очень уставал, боль утраты никак его не отпускала.

Когда университет переманил на пост Макса Рудольфа Йена Каванага из Оксфорда, коллектив, конечно, всецело поддержал назначение и быстро вернулся к работе.

Лиз советовала ни с кем не ссориться – «не повредит даже легкая лесть», говорила она, – однако Адам сохранял с новым руководством дистанцию. Ему было тяжело входить в застекленный кабинет, где некогда безраздельно царил Макс Рудольф, а теперь воцарился этот англичанин.

Пожалуй, от сотрудника такого ранга, как Адам, Каванаг ожидал более почтительного к себе отношения. Всей лаборатории моментально стало ясно, что Адам был выделен особо. Если других работников новый шеф называл по именам, то фаворита своего предшественника – всегда только по фамилии.

Раз в неделю, а иногда и чаще, Адам вез Лиз в ресторан – вопреки ее отказам под тем предлогом, что у него, дескать, есть и более интересные занятия. Лиз это неизменно трогало. Польщенная, она прилагала все усилия к тому, чтобы заменить молодому человеку наставника, которого он всегда имел в лице ее мужа.

– Сходи с ним пообедать. Играй по правилам. Каванаг – ученый первой величины, он быстро разглядит твои способности. Но ты должен помочь ему тебя получше узнать.

– Боюсь, с этим я уже опоздал, – подавленно произнес Адам. – Не далее как сегодня утром он преподнес мне сюрприз: в силу «финансовых затруднений» он намерен урезать мой бюджет на следующий год. А заодно и мою зарплату. Вдвое.