На моей памяти никто и никогда не называл Эйдена неудачником. Это слово априори не могло стоять рядом с ним. Потому, прилично пометавшись между двумя вариантами эмоций, я рассмеялась. Сначала тихо, а потом всё громче и громче. Звук нарастал и в итоге перерос то ли в рыдание, то ли в хохот. Истеричный хохот. Ненормальный. Я смеялась и рыдала одновременно, не отрываясь от чёрных глаз, невозмутимо наблюдающих за каждой щедро выброшенной слезой.

Максвелл не делал ничего. Не успокаивал, не уговаривал. Просто смотрел. Просто ждал. И в этом был весь он. Его внешнее бездействие поразительно работало на мне самым действенным образом.

И как бы я не старалась, стыд не находился. Даже не прощупывался. Я ревела фонтаном, смотря в самый эпицентр темноты, и не пыталась заглушить себя, остановить. Я хотела выпустить всё. И только почувствовав знакомую, раздражающую белки сухость, вытерла лицо руками и, шмыгнув носом, раскаялась:

– Прости. Доктор говорит подобные перепады в моём состоянии – норма.

– Хочешь поговорить об Эйдене?

Существовал ли на этой планете человек, способный удивить меня больше, чем Максвелл Уайт? Он только что предложил мне поговорить об Эйдене! И я не знала, как на это стоит реагировать.

– Я… я не знаю… я удивлена, что хочешь ты.

Чемпион поставил ведёрко мороженого между нами и, снова закинув руку за мою спину, склонил голову набок.

– Мне интересна ты. А значит, и человек, ради которого ты готова была сойти с ума.

Готова. Не сошла, а готова. Несвершившееся действие.

Отвернулась, пытаясь отыскать в траве новый источник для концентрации взгляда. Не получилось. Но получилось найти старый. Всё та же божья коровка. Она достигла кончика травинки, а затем расправила крылья и улетела.

– Эйден любит… любил грифельные карандаши, песни Бибера и дождь. Рисовать и бросать вызов самому себе. Не умел обижаться, кричать и сплетничать. Терпеть не мог громкие звуки и гольф. И никогда… он никогда не видел подснежников.

– Бибер… хм, довольно неожиданный выбор, – лаконично прокомментировал Уайт, а я с трудом сдержала улыбку. Из всего списка он выделил именно этот пункт, наверное, сильно удивившись чужому вкусу. Неудивительно, я не могла представить боксера, идущего к рингу, под романтичный трек Джастина. Это было бы нелепо.

– Эйден верил в параллельные вселенные, – поделилась я сокровенным. – Допускал, что в другой реальности мы с ним тоже вместе.

Повисло молчание. Максвелл обдумывал услышанное и не торопился оспаривать не имеющую экспериментальных подтверждений теорию.

– То есть в это же самое время в другом мире живут Эмили Майерс и Эйден Райс?

Разве я говорила ему фамилию Эйдена? Было сложно вспомнить. Эти таблетки…

– Её могут звать не Эмили, а его не Эйден. Скорее всего, у них даже другая внешность, но души… души у них наши. Ты не веришь в такое, да? – я расстроенно покачала головой. Сейчас мне меньше всего хотелось видеть насмешку в чужих глазах.

– Я верю в то, что вижу и знаю. Я верю в выбор человека, а не догадки.

Я вроде бы и не надеялась на положительный ответ, но стало тоскливо…

– Но я верю в силу духа, Эм, – продолжил Максвелл, и я затаила дыхание. – Судя по твоему рассказу, Эйден был замечательным парнем, и если вера во вселенные, другие миры и других вас помогает тебе не опустить руки, то я готов поверить во всё это вместе с тобой.

Я готов поверить во всё это вместе с тобой.

О большем я и мечтать не могла.

Вы когда-нибудь испытывали необъятное чувство благодарности?

Я – да. Прямо в эту секунду.

Плакать больше не хотелось. Наверное, у всех наступает переломный этап, когда кончается всё. Даже слёзы.