Например, то же колечко, что я вытащила из шкатулки с драгоценностями, когда собирала вещи в побег – и запустила со всей злости в стенку, узнав. Тоненькое золотое кольцо, в самый раз для моих четырнадцати. Янтарная капля сверкает, переливается, как застывшее пламя, как будто капелька огня прижилась на тонком ободке.

Как я его любила – молиться была готова на него. Этот простенький подарок казался мне самым настоящим признанием, доказательством чувств Эйлера.

Глупая курица, Эйлер и думать забыл обо всём этом. Может, вообще от щедрот души отдал мне это колечко, когда какая-нибудь из его пассий отказалась брать – слишком незатейливое. Он ведь и тогда уже был взрослым, семнадцать лет. Конечно, только такая наивная мелочь, как я, могла представлять, что между нами что-то возможно.

Или те времена, когда мы, удрав из-под надзора, встречались здесь, в этом домике. Порой даже ночевали, причём Ральд и Эйлер любезно уступали мне королевское ложе – вот эту самую старую кровать. Парни спали на полу, подстелив под голову сёдла, а я, помнится, долго не могла заснуть, поглядывая на тёмную макушку Эйлера.

От воспоминаний рот совсем свело, сыр показался горьким. Я с усилием сглотнула, заставляя вставшую комом пищу пройти дальше по горлу. Рея уже привычно заканючила над ухом:

– Почему мы сюда приехали? Я не хочу тут спать! Тут… грязно и холодно! Неужели мы не могли где-нибудь в нормальном месте остановиться?

Я с трудом подавила желание огрызнуться. Какое ещё нормальное место? Это не путешествие на богомолье, это побег. Конечно, Рея предпочла бы ночевать в придорожной гостинице, но у меня не было денег, чтобы устраиваться со всеми удобствами. Конечно, в подкладке камзола зашиты несколько золотых, да и драгоценности можно будет продать или заложить, но пусть до Ланвейсов далёк, и тратить деньги на ерунду не хочется. Кроме того, две девицы явно дворянского вида, без сопровождения, пусть даже одна из них и одета как мужчина, неизбежно покажутся подозрительными.

Рее я ничего не стала говорить. Если она начала капризничать и жаловаться, ничего не поделаешь. Лучше всего оставить её в покое и дать отоспаться.

Я молча встала и убрала со стола то, что мы не доели. Аккуратно уложила в мешок: тут хватит ещё на завтрашнее утро, а может, и на обед. Оллин не поскупился, набил мешок под завязку.

Рея сидела, молча наблюдая за моими движениями, а потом протянула:

– Риса-а… Давай вернёмся. Мама будет беспокоиться. Лучше вернуться пораньше, тогда нам не так сильно достанется.

Час от часу не легче!

– Нам нельзя возвращаться, – сказала я быстро. – Ты же видела призрака. По ночам они становятся сильнее. Не знаю, что будет с тобой, если ты попробуешь выйти из дома.

Глаза у Реи стали огромными, в них затеплился явственный страх. Она взглянула на закрытое ставнями окно так, как будто ожидала, что в него вот-вот полезет утопленница.

– Надо дождаться рассвета. С рассветом они исчезают. Тогда и уедем отсюда.

– Но мама, – пискнула сестра. – Она будет волноваться… – нижняя губа выпятилась, как будто Рея собиралась заплакать.

Я подавила вздох. Какая же она всё ещё маленькая. По-моему, я в тринадцать была куда самостоятельнее. Хотя… со мной всегда рядом был Ральд. Все проделки, решения, любое наказание – всё делилось на двоих.

– Она только утром поймёт, что нас нет, – мягко сказала я. – Давай ложиться. Раньше ляжем – раньше встанем. Вернёмся как раз к заутрене, скажем, что ездили проветриться.

Конечно, поутру назад в замок я не собиралась. Но я неплохо знала характер Реи. Сейчас она устала, напугана и растеряна, поэтому и капризничает. Утром, когда встанет солнце, и лес покажется не таким страшным, и силы вернутся. Её куда легче будет уговорить продолжать путь. На худой конец солгу, что мы едем в гости к Ланвейсам, а мама с отцом об этом знают.