Первая ошибка – вы будете проецировать возникшую нервозность на собеседника и в ключевой момент не сумеете взять в свои руки управление разговором, когда представится возможность. Допустим, вам предстоит важный разговор с начальником по вопросу вашей заработной платы, а именно – следует или нет давать вам прибавку. Предположим, не залезая в финансовые дебри, что вам очень нужны эти деньги: вы только что переехали в другой город, чтобы получить эту работу, и расходы на проживание на новом месте оказались выше, чем вы ожидали.

Коротко говоря, от этой встречи зависит очень многое, и поэтому вы нервничаете. Если оставить язык тела на волю случая, то, скорее всего, ваша нервозность передастся начальнику. И если он компетентен и не лишен деловых способностей, он отметит ваше волнение, интерпретирует его как слабость характера или, возможно, ваше собственное сомнение в том, что вы заслуживаете прибавки, и поступит соответственно. У вас будет гораздо меньше шансов получить эти деньги, чем вы надеялись.

Вторая ошибка, которую вы, вероятно, совершите, если предоставите язык тела случаю, состоит в том, что вы будете проецировать типичное для большинства людей рассеянное состояние ума. В обычный день вы думаете о чем угодно: о делах, которые необходимо завершить, о том, что нужно купить молока по дороге домой, о просмотренном накануне вечером телесериале, о том, как вы не выспались и что пообещали себе похудеть к Новому году на семь килограммов, а прогресса не видно, о том, какой неприятный голос у вашего коллеги, работающего с вами в одном кабинете, – и все это на протяжении нескольких секунд.

Если вы войдете в кабинет начальника, держа в голове подобные вещи, язык вашего тела отобразит этот мысленный перечень и, соответственно, будет столь же невразумительным, как и ваши мысли. Вы отнюдь не покажетесь начальнику харизматичным, властным и целеустремленным. И опять-таки шансы получить прибавку приблизятся к нулю.

Однако если сознательно наблюдать за своими телодвижениями трудно, а оставлять их на произвол природы не имеет смысла, то что остается? Как разрешить эту критическую задачу?

Нам необходимо отыскать другой путь.

К счастью, мир сцены в лице Константина Станиславского натолкнулся на решение этой проблемы еще в начале прошлого столетия. Русский актер и режиссер разработал свой подход к исполнительскому искусству, состоящий в отождествлении с эмоциями героя пьесы, так что актер чувствует то же, что и герой, и благодаря этому может воплотить его на сцене[30]. Целью этого метода было вдохнуть в героев жизнь настолько, чтобы они казались реальными – гораздо более реальными, чем допускало полное условностей актерское искусство того времени.

Чтобы справиться с задачей, актер старался вызвать необходимые эмоции, используя упражнения по чувственному воспоминанию – сознательному воспроизведению в памяти того момента, когда он действительно переживал эту эмоцию. В то же время Станиславский побуждал актера, играющего, скажем, палубного матроса, изучать черты поведения настоящего представителя этой профессии и копировать их. Актер, таким образом, шел как изнутри наружу (от эмоции к жестам, естественно следовавшим как выражение этой эмоции), так и снаружи вовнутрь (отталкиваясь от типичных жестов человека в определенной ситуации, которую необходимо передать на сцене).

При этом важно понимать, что подлинная жизнь для этих актеров была, по сути, замедлена, тем самым ограничивалось то, чего им нужно было достичь посредством согласованных телодвижений. Они готовили пьесу на протяжении многих недель, и количество сцен и требуемых от актера эмоций в этой постановке было лимитировано. Поэтому актеру приходилось учиться не спонтанному поведению, а лишь специфическим телодвижениям, которые затем должны были повторяться вечер за вечером.