— Позвольте… — Нгуен приблизился, вытащив из кармана диагностический сканер. — Откройте глаза пошире.

Я оттянул веки, врач направил сканер в один глаз, затем во второй, спрятал прибор и развел руками:

— Медкапсула обязательно исцелила бы ваши глаза, будь с ними что-то не так. Мой сканер тоже ничего не обнаружил. Здоровая сетчатка, идеальное зрение. Сканирование мозга показало, что он здоров. Маркеры нарушений работы нервной системы отсутствуют. Показатель нейронов и синапсов на том же уровне, что и до… инцидента.

Я покачал головой, поморгал, пытаясь смахнуть мошек, но те никуда не делись. Раздраженно почесал глаза уцелевшей рукой и собрался рассказать о загадочных знаках, обретших смысл, но передумал. Побоялся, что меня признают свихнувшимся или, хуже того, задержат на Марсе еще дольше. Джослин и Микки остались одни, а потому лучше разобраться с видениями, когда вернусь домой.

— Полагаю, это последствия комы, — сказал Нгуен. — Вы очень долго не использовали глаза по назначению, сейчас им нужно время для адаптации. Сделаем так. Постарайтесь не думать об этих ваших… — Нгуен покрутил пальцем в воздухе, — мошках. Не обращайте на них внимания, смотрите как бы сквозь них. Понаблюдаем. А сейчас отдыхайте.

Доктор Нгуен покинул палату. Я остался наедине со своими мыслями. Полгода на Марсе в коме? В это все еще не верилось.

Переживаний было слишком много даже для меня. От короткой прогулки к палате тело, привычное к запредельным нагрузкам, утомилось, мышцы ныли, дыхание сбилось, и я прилег. Среди личных вещей, которые кто-то перенес в палату, нашел губную гармонику и поиграл немного, чтобы успокоиться, но сбивался, не в силах перестать думать.

Все еще подтормаживающий разум пытался совместить рассказанное Нгуеном и то, что помнил я сам, в единую картину. Тщетно: мысли прыгали, скакали, прерываемые беспокойством о жене и дочери, и я сам не понял, когда уснул.

Проснулся от смутного ощущения опасности. Волосы на загривке и руке поднялись, в груди появился холодок. В разуме заворочалось смутное воспоминание: казалось, нечто подобное я испытал в той самой пещере под кратером, где охранял ученых.

Спал я на левом боку, а голос раздался справа:

— Что вы помните, Райли?

Голос был незнакомым и принадлежал не Нгуену. Я счел за лучшее промолчать, но говоривший не успокоился:

— Не притворяйтесь, Райли. Сканер мозговой активности заверяет, что вы уже бодрствуете.

Помогая себе здоровой рукой, я сел и посмотрел на говорившего. Невзрачный мужчина в комбинезоне сотрудника Первой Марсианской сидел передо мной, закинув ногу на ногу. Лицо его было будто стертым, без единой запоминающейся детали. Выделялись лишь белесые зализанные волосы.

— Представьтесь, пожалуйста, — сказал я. — Вы не похожи на Донована, начальника базы у кратера Скиапарелли.

— Гражданин Донован более здесь не работает, — ответил мужчина. — Я вместо него. Меня зовут Леонид Карпович.

Руки он не протянул, а представился так, словно сделал одолжение.

— Понятно, — задумчиво протянул я. Чувство, что мужчина представляет для меня угрозу, никуда не делось, хотя было иррациональным. Оттого оставалось неясным, как себя вести. — Видите ли, мистер Карпович, я не помню, что со мной произошло, а доктор Нгуен не ответил на мои вопросы. Как я потерял руку? Что с моими товарищами? Сообщили ли моей семье о том, что я здесь?

Карпович побуравил меня немигающим взглядом, а потом впервые проявил что-то человеческое: вздохнул.

— Никто ничего не знает, Райли. Вы единственный свидетель произошедшего. Все носители информации подверглись облучению неизвестной природы и оказались безнадежно испорчены. Никаких записей не сохранилось даже у выживших рядовых Алекса Волошина и Джоанны Хаец…