Никита Матвеевич вздохнул и поднес к глазам казенную бумагу с инструкцией, писанной неким полковником Кудряшовым, в которой разъяснялся порядок охраны границы иррегулярными, то есть казачьими, войсками.

– Ишь ты, – атаман сердито отбросил бумагу, – писака! И близко не стоял с казаками, а вишь выдумал! Иррегулярные войска! – произнес он с презрением и сплюнул с крыльца. – Допрежь, чем писать, на границе надо побывать и не на коняке проехать, а на пузе вдоль нее проползти. – Он опять сплюнул и еще с большим негодованием произнес: – Развели в штабах баглаев.[17] Нас бы поспрошали сперва, бумагомараки!

Сорвав плохое настроение на бумаге, Никита Матвеевич несколько успокоился и сладко зевнул. Можно было вздремнуть до приезда гостей, но в дом он не пошел. Набив трубку ароматным табаком, он закурил и блаженно прищурился. Как хорошо иногда почувствовать себя, хотя бы на короткий срок, ничем и никому не обязанным. А просто сидеть бездумно, глядеть на небо, на облака, что гигантскими башнями встают на горизонте, прислушиваться к слабым звукам и шорохам засыпающей природы.

Облака тем временем потемнели, растеклись по небу серой пеленой. Тензелюкский голец скрылся в густой туманной завесе. Вдруг из туч хлестанула молния, и Никита Матвеевич перекрестился. Грозы еще не хватало! Но одновременно с первым ударом грома ворвался в станицу заливчатый перезвон колокольцев.

Шаньшин радостно вскинулся, но тут на пороге показались жена и его младшие – близнецы Сашка и Шурка.

– Кажется, Гаврюша? – Елена Сергеевна радостно посмотрела на мужа. – Припозднились, но все ж к ночи добрались!

Никита Матвеевич посмотрел из-под руки на гору. Тройка и несколько верховых уже миновали самый крутой участок. Еще пара минут – и они здесь! Близнецы, уже не дожидаясь команды, кинулись к воротам и распахнули их во всю ширь, а Степан, прижимая шапку к широкой груди, встречал тройку с улицы.

Шаньшин прикрикнул на жену, чтобы не глазела понапрасну, а мчалась бы в дом и проверила, все ли готово к приему гостей, и сам проворно сбежал по ступенькам вниз. Бренча колокольцами, во двор въезжала тройка добрых гнедых лошадей.

– Здорово, станичники! – приветствовал Никита Матвеевич казаков, спешившихся у коновязи за воротами. А глаза уже искали сына. Гаврюха вошел во двор вслед за коляской, ведя в поводу своего коня. – Как добрались? – спросил атаман и, не дожидаясь ответа, тут же задал второй вопрос: – А гостей, что ж, встретил али нет?

Гаврила сбил папаху на затылок и засмеялся:

– Сморило гостей с непривычки! Всю дорогу бодрились, а верст за пять до станицы, чую, засвистели носами. Решил не будить.

Но, заслышав громкий разговор, приехавшие выглянули из коляски. Иван первым выпрыгнул из экипажа. Прихрамывая, видно, отлежал ногу, и радостно улыбаясь, он направился к Никите Матвеевичу. А тот широко раскинул руки ему навстречу.

– Иван Лександрыч, дорогой! Рад тебя видеть! – Он по-медвежьи облапил гостя, приподнял его над землей и даже слегка встряхнул, отчего лицо Ивана покраснело и приобрело растерянное выражение. Атаман вернул его на землю и отступил, окинув гостя умильным взглядом.

Иван встряхнулся, поправил тужурку и пожал руку атаману. Глаза Вавилова радостно сияли.

– Вот и свиделись наконец! По правде, я уж и не думал, что в этом году получится. Служба такая, сам понимаешь…

– Што ж не понимать, коли сами служивые, – басил добродушно атаман и продолжал внимательно разглядывать Ивана. – Смотри-ка, исхудал совсем. Видать, не хлеб с медом служба, а? Вона и седина пробивается… – Он хлопнул Вавилова по спине. – Да што это я? Такой же молодец, Иван Лександрыч! Орел! Богатырь!