– Нет, – сказала Кэдди. – Это у негров. А у белых не бывает похорон.

– Фрони, – сказал Верш. – Нам же не велели говорить им.

– Про что не велели? – сказала Кэдди.

Дилси голосила, и, когда мы услыхали, я заплакал, а Серый завыл под крыльцом. «Ластер», сказала Фрони из окна. «Уведи их к сараю. Мне надо стряпать, а я из-за них не могу. И этого пса тоже. Убери их отсюда».

«Я к сараю не пойду», сказал Ластер. «Еще дедушка привидится. Он вчера вечером мне из сарая руками махал».

– А почему не говорить? – сказала Фрони. – Белые тоже умирают. Ваша бабушка умерла – все равно как любая негритянка.

– Это собаки умирают, – сказала Кэдди. – Или лошади – как тогда, когда Нэнси упала в ров, и Роскус ее пристрелил, и прилетели сарычи, раздели до костей.

Под луной круглятся кости из рва, где темная лоза и ров черный, как будто одни яркие погасли, а другие – нет. А потом и те погасли, и стало темно. Я замолчал, чтоб вдохнуть, и опять, и услышал маму, и шаги уходят быстро, и мне слышно запах. Тут комната пришла, но у меня глаза закрылись. Я не перестал. Мне запах слышно. Ти-Пи отстегивает на простыне булавку.

– Тихо, – говорит он. – Тшш.

Но мне запах слышно. Ти-Пи посадил меня в постели, одевает быстро.

– Тихо, Бенджи, – говорит Ти-Пи. – Идем к нам. Там у нас дома хорошо, там Фрони. Тихо. Тшш.

Завязал шнурки, надел шапку мне, мы вышли. В коридоре свет. За коридором слышно маму.

– Тшш, Бенджи, – говорит Ти-Пи. – Сейчас уйдем.

Дверь открылась, и запахло совсем сильно, и выставилась голова. Не папина. Папа лежит там больной.

– Уведи его во двор.

– Мы и так уже идем, – говорит Ти-Пи. Взошла Дилси по лестнице.

– Тихо, Бенджи, – говорит Дилси. – Тихо. Веди его к нам, Ти-Пи. Фрони постелет ему. Смотрите там за ним. Тихо, Бенджи. Иди с Ти-Пи.

Пошла туда, где слышно маму.

– У вас там пусть и остается. – Это не папа. Закрыл дверь, но мне слышно запах.

Спускаемся. Ступеньки в темное уходят, и Ти-Пи взял мою руку, и мы вышли через темное в дверь. Во дворе Дэн сидит и воет.

– Он чует, – говорит Ти-Пи. – И у тебя, значит, тоже на это чутье?

Сходим с крыльца по ступенькам, где наши тени.

– Забыл надеть тебе куртку, – говорит Ти-Пи. – А надо бы. Но назад вертаться не стану.

Дэн воет.

– Замолчи, – говорит Ти-Пи. Наши тени идут, а у Дэна ни с места, только воет, когда Дэн воет.

– Размычался, – говорит Ти-Пи. – Как же тебя к нам вести. Раньше хоть этого баса жабьего у тебя не было. Идем.

Идем кирпичной дорожкой, и тени наши тоже. От сарая пахнет свиньями. Около стоит корова, жует на нас. Дэн воет.

– Ты весь город на ноги подымешь своим ревом, – говорит Ти-Пи. – Перестань.

У ручья пасется Фэнси. Подходим, на воде блестит луна.

– Ну нет, – говорит Ти-Пи. – Тут слишком близко. Еще дальше отойдем. Пошли. Ну и косолапый – чуть не по пояс в росе. Идем.

Дэн воет.

Трава шумит, и ров открылся в траве. Из черных лоз круглятся кости.

– Ну вот, – сказал Ти-Пи. – Теперь ори сколько влезет. Вся ночь твоя и двадцать акров луга.

Ти-Пи лег во рву, а я сел, смотрю на кости, где сарычи клевали Нэнси и взлетали из рва тяжело и темно.

«Когда мы ходили тут утром, монета была», говорит Ластер. «Я еще показывал тебе. Помнишь? Мы стоим вот здесь, я вынул из кармана и показываю».

– Что ж, по-твоему, и бабушку разденут сарычи? – сказала Кэдди. – Глупости какие.

– Ты бяка, – сказал Джейсон. Заплакал.

– Глупый ты, – сказала Кэдди. Джейсон плачет. Руки в карманах.

– Джейсону богатым быть, – сказал Верш. – Все время за денежки держится.

Джейсон плачет.

– Вот, додразнили, – сказала Кэдди. – Не плачь, Джейсон. Разве сарычам пробраться к бабушке? Папа их не пустит. Ты маленький – и то не дался б им. Не плачь.