– Любимец Гитлера и антисемит. Прославлял арийцев. Зигфрида великого, Нибелунгов. Тот еще кадр, поэтому и торчит на площади.

– Почему белые флаги только сейчас вывесили? – поинтересовался Ольхов.

Бургомистр объяснил, что в городе до последних минут находился отряд эсэсовцев. Они не давали снимать нацистские флаги и стреляли по окнам, где появлялись белые полотнища.

Задерживаться в городке времени не было. Бургомистр с явным облегчением провожал русских. На прощание спросил:

– Кому прикажете передать свои полномочия, господин подполковник.

Эту фразу Ольхов тоже понял.

– В полковники меня еще произведи! Я капитан, а власть никому передавать не надо. Поддерживайте порядок сами. Когда появится комендатура, они решат более конкретно.

Остался позади городок с мостовой – брусчаткой и памятником композитору Вагнеру на площади. Наверстывая упущенное время, двигались на скорости. Мелькали мимо аккуратные фольварки, возделанные поля, а на запад эскадрильями и полками шли бомбардировщики и штурмовики.

– Тихо что-то, – вертел головой ординарец Николай Антюфеев. – Не нравится мне такая тишина.

Обогнали кучку гражданских, шагавших по обочине. Добротно одетые, в крепких башмаках, несли узлы, чемоданы. Ольхов остановил бронетранспортер, а с обочины радостно закричали:

– Свои! Наши пришли!

Оказалось, что это угнанные на работу в Германию парни и мужики из Воронежской и Ростовской области. Старший в группе рассказал, что вывезли их еще в сорок втором году, а теперь вот возвращаются на родину.

– Одежду вам справную выдали, – заметил Савелий Грач. – Наверное, за старание получили. Помогали фрицам воевать против нас. Не на военном заводе работали?

– Нет. В дорожной службе.

– Служили немцам, значит?

– Отстань от людей, Савелий, – перебил его Ольхов. – Расследование еще тут затей. Кто да откуда!

– Может, и будет расследование, – отозвался старший из рабочих. – Считается, на немцев трудились, значит, против своих. Только нашего согласия никто не спрашивал. Летом сорок второго погрузили в эшелоны и отправили в Штутгарт. А там кого куда распределили.

Среди угнанных были две женщины. Одна с грудным ребенком.

– Ребенок-то от кого?

– Моя дочка, – выступил вперед парень лет двадцати.

– Женились, крестились, пока твои сверстники воевали и за родину гибли, – подал голос ординарец Антюфеев.

– Жизнь не остановишь, – рассудительно заметил старший. – Ведь не от немца, а от своего родила.

– Одежку где раздобыли? – спросил Ольхов.

– Хозяин выдал, когда уходили. Боятся они нас, вот и стараются задобрить.

– А в чемоданах что?

– По мелочи набрали в разбитых магазинах, – ответил старший. – Кое-что из одежки, обувь, харчей немного.

– Детские вещички, нитки, иголки, – растерянно улыбалась женщина с ребенком.

По сути, она была почти девочка, лет девятнадцать, не больше. Значит, в Германию ее угнали лет в шестнадцать.

– Никто по дороге не обижает? – всматриваясь в радостные, однако напряженные лица, спросил Ольхов.

– Нет… нет. Кто же нас обидит? Красная Армия идет. Самая сильная в мире, – поспешно проговорил старший.

Это было не совсем так. Вчера вечером мимо них проходили десятка два немецких солдат. Видимо, только что из боя. В потрепанных мундирах, с закопченными лицами, некоторые были ранены. Мрачно оглядели беженцев.

– Русские… они выживут, – сказал один из солдат. – А у нас целая рота погибла. Мы умрем, а они дальше плодиться будут.

Он вскинул автомат, но его удержал за руку унтер-офицер.

– Не надо. Пусть шагают в свою Россию. Там, кроме развалин, ничего не осталось.