Я протянул руку и коснулся пальцев Чернухи, стиснувших левый подлокотник кресла. Видно было, как она на пару секунд закрыла глаза, словно кошка на солнышке, но вскоре взяла себя в руки и снова сосредоточилась на показаниях мониторов.

Иногда, очень далеко, на пределе чувствительности, локатор засекал метки биотехов. Это были разрозненные патрульные стаи, иногда мины, притаившиеся у границы сероводородного слоя. Охотники в первую очередь зачищали от тварей прибрежные акватории, чтобы обеспечить рациональные каботажные курсы для зарождающегося судоходства, и выжившие твари это понимали прекрасно, уходили подальше от берегов, питались, нагуливали нитрожир и ждали удобного шанса напасть. Мне нравилось, что мы с тварями поменялись местами. Теперь мы их теснили, а не они нас.

На самом деле торпеды слышали грохот маршевого мотора на гораздо большем расстоянии, чем наш локатор засекал их. Зная повадки тварей, можно было предположить, что они стягиваются, пытаются рассчитать наш курс и выйти наперерез. Раньше бы, когда их было не в пример больше, им бы это удалось, без сомнения, но теперь, когда мы в значительной мере проредили их численность, у нас был шанс прорваться до входа в Севастопольскую бухту без боя.

Но чем меньше нам оставалось до цели, тем тревожнее становилась обстановка. Сначала просто меток стало больше в зоне обнаружения, затем они начали появляться прямо по курсу, и Чернуха на меня покосилась.

– Что предпримем, сударь? – спросила она.

– Моя светлость думать изволит. Погоди.

– Долбануть бы по ним, как следует, – мечтательно произнесла Чернуха.

– Я бы не отказался, но у нас приказ. – ответил я.

– Может ну его, этот приказ, в задницу тухлой селедке?

И тут я понял, что наши отношения с Чернухой неизбежно испортятся, если я не расскажу ей то, чего не хотел бы ей говорить, опасаясь бередить ее чувства. Мы одна команда, нам вместе придется сражаться, вместе принимать решения, от которых будет зависеть жизнь. Это невозможно будет, если Чернуха, да и Бодрый с Чучундрой, да и сама Ксюша не поймут, почему, по какой такой веской причине я ни при каких обстоятельствах не могу ослушаться приказа Вершинского, да и вообще как-то перечить ему.

– Тормозни «Толстозадого», – попросил я. – Есть серьезный разговор.

– С ума сошел? – Чернуха убрала руку с подлокотника и повертела у виска указательным пальцем. – Нас зажмут к дьяволу, пока мы тут будем лясы точить.

– Ну, хорошо, не тормози. Но мы мчимся на патрульную стаю, а я должен тебе внятно объяснить, почему мы точно не сможем стрелять чем-то кроме ультразвука.

– Заинтриговал, – хмыкнув, произнесла Чернуха. – Хорошо, ты рассказывай, а я буду маневрировать. Места пока достаточно.

Ну, я и начал рассказывать. Я в подробностях поведал, как из-за моей ошибки, из-за неумения управлять гравилетом, Ксюша упала со скалы и разбилась. Рассказал, как Вершинский предложил мне реанимировать Ксюшу при помощи реликта, в обмен на беспрекословное подчинение. Я рассказал и о данной мною кровавой клятве, и о том, что не имею права нарушить ее.

Чернуха слушала молча, заводя батиплан в пологую дугу, чтобы уйти от торпед, мчащихся на нас встречным курсом. Ее лицо сделалось напряженным, но было понятно, что это не из-за маневра, а из-за того, что я решил многим пожертвовать не ради нее, а ради другой девчонки. Я знал, что ей трудно будет это узнать, и не ошибся.

Конечно, закончив рассказ, я ожидал ироничных замечаний со стороны Чернухи, был уверен, что она скажет что-то вроде, мол, ты не мозгами думал, а совсем другим местом, которое болтается ниже пояса. Мне не хотелось оправдываться перед ней, потому что, выскажи она нечто такое, оказалась бы во многом права. Я много думал об этом, уже через год после появления Вершинского, когда Ксюша начала неуловимо меняться под влиянием реликта в крови, а затем все больше и больше. Я копался в своих чувствах, взвешивал их, измерял, как мог, но от этого становилось лишь хуже. Мне не раз приходило в голову, что люди вообще влюбляются часто как бы по обстоятельствам, скорее всего.