День выдался смурый, неприветливый. Сверху нет-нет да и присыпало сухим колючим снежком. Точно в полдень с ротной кухни подоспела подвода с термосами. Спасаясь от ветра, Павел, Махтуров и Сикирин спустились с котелками в отрытый наполовину котлован.

– Притомились, ребяты? – участливо спросил Сикирин, приметив, как Павел, смущаясь и стыдясь – отвык! – рассматривает свои стертые покрасневшие ладони.

– Есть малость.

– Примечаю, лопаты вам не в диковинку. Не чураетесь рабочего пота отведать…

– А чего нам его бояться? Силенкой бог не обидел, да и дело в прошлом привычное. Николай вон бог войны, а я – царица полей. Чего-чего, а земельки покидать довелось.

– Сродни ты мне как бы, Колычев. Как гляну на тебя – душа осекается. Ну прямо Митька мой, и все тут, чуток постарше только будешь. Бывает же так.

– Значит, бывает.

– Как же ты-то в штрафной угодил, Григорий Дмитрич? – полюбопытствовал, перебив, Махтуров. – Мужик ты вроде дельный, степенный. Если не секрет, конечно?

– Какой уж тут секрет, – горько покачал головой Сикирин, и Павел всем существом своим ощутил, что и с этим человеком жизнь обошлась не менее сурово и круто. – Сплоховал под старость лет. Сестра у меня в деревне, колхозница. Сыновей на фронт забрали, а картошки полон погреб. Ну, и написала она мне, мол, приезжай, забери, а то, не ровен час, пропадет. Сладился я аккурат с одним шофером – он из тех мест дрова для заводу возил, поехали. А на обратном пути она возьми, горемычная, да и сломайся. Сорок три километра пешком пер, а от прогула и суда не уберегся… Э-ээ! Да чего уж там вспоминать! Известно! Если зубами не уцепил – губами не удержишь. Давай, ребята, налегай на котелки, набивай брюхо, не то остывать начинает!..

К вечеру наломали спины, устали с непривычки. В землянку возвращались без привычных шуток и разговоров. После ужина сразу повалились на нары. Павел провалился в черноту, едва приклонился к жесткому изголовью.

На третий или четвертый день перед строем роты на утренней поверке вместо Дьякона появился щеголеватый старший лейтенант спортивного склада с золотой коронкой, поблескивавшей под верхней губой. Представился не без позерства:

– Временно исполняющий обязанности командира второй роты старший лейтенант Чиженко. Прошу любить и жаловать, а на взыскания не обижаться.

– Гусь! – подал реплику Карзубый.

Чиженко не обиделся.

– Гусь, да к тому же такой, что с любой свиньей уживусь, – подкупающе улыбнувшись, подтвердил он.

Штрафники оценили ответ, сдержанно рокотнули.

– Такой нам подходит!

– Вот и отлично. Взаимопонимание, значит, обеспечено…

В первый же вечер после работы новоявленный командир роты побывал в землянке у штрафников, обстоятельно, не упуская мелочей, ознакомился с их бытом, походя раздал солдатам всю махорку из кисета. А наутро в помещении появились и карбидные фонари, и свежие газеты, и даже бумага для писем. Ничего не упустил из виду ротный. Перед обедом стали регулярно зачитывать сводки Совинформбюро.

Восприятие у штрафников особое, обостренное. Доброе слово им долго помнится, а искреннее участие и расположение – тем более. Хоть и дисциплину с них жесткую новый ротный требовал, и в работе спуску не давал, а потянулись к нему душой люди. Безошибочным чутьем своим определили: не подличает Чиженко, не притворяется – по-настоящему людей в них уважает.

Новый ротный распределил штрафников по взводам. И к этому мероприятию продуманно подошел. Сначала костяки отделений из фронтовиков сформировал, следя за тем, чтобы поровну их везде оказалось, затем по нескольку человек из необученных к ним добавил и напоследок уголовников по двое-трое, как довески к хлебной норме, распределил.