– Что за черт!? – пробормотал Андрей. – Не стреляй, Яким. А ну, выходи, кто там прячется?…

Прошло несколько секунд, и вот от ствола отделилась фигура. Юбка, мужской пиджак, на голове платок. Та самая женщина, с хутора.

– А ну, стой! Не двигайся… Руки… Руки покажь! Вверх подымай… – говорил Яким, подтверждая свои слова указательным движением ствола автомата. Голос его звучал безжалостно сухо. Женщина от этого еще больше перепугалась. Ее поднятые руки задрожали. Побелевшие, разбитые, с запекшейся кровью губы пролепетали еще жалостнее:

– Ни вбивайте… Благаю…[3] Ни треба…

Аникин, держа пулемет наготове, медленно подошел к ней. Он внимательно оглядывался по сторонам. Где-то рядом могли затаиться фашисты. Похоже, они устроили погоню. А эта – наверное, проводница у них.

– Что ты тут делаешь? – стараясь не повышать голоса, спросил Аникин.

Она молчала, озираясь то на него, то на Якима расширенными, наполненными ужасом и страхом глазами. Ее аккуратный курносый носик дышал часто-часто.

– Что молчишь? Воды в рот набрала? – наседал Яким. – Отвечай, когда тебя спрашивают…

– Не треба стреляти… – снова пробормотала она. Две крупные прозрачные слезы выкатились из ее глаз. Слезы текли по ее покрытым пылью и копотью щекам, прокладывая чистые линии-дорожки.

– Мы тебя не убьем, – как можно мягче произнес Аникин. – Ты одна? Отвечай мне…

Женщина закивала головой. Платок ее сбился назад, еще больше открывая лицо. На свету она показалась еще моложе.

– Вытри сопли, – мягко, но настойчиво произнес Андрей. – А ты, Яким, обыщи ее.

Тут же закинув автомат за спину, он протянул обе руки к ее груди и вдруг покраснел, как рак, и замер.

– Ох, товарищ командир… пять лет к бабе не притрагивался… – выдохнул Яким.

– Смелее, боец! Но не увлекайся… – подзадорил его Аникин.

Якимов пошарил руками у груди, потом ниже – с боков и спины. Когда он спустился к бедрам, лицо его стало совершенно взопревшим.

– Чисто… – отступая, произнес Яким. Он кряхтел и прятал глаза, вытирая пот с лица. За все время процедуры женщина не пошевелилась. Она словно одеревенела, боясь сделать хоть одно движение.

– Не плачь… утрись чем-нибудь… – сказал Аникин.

Женщина послушно вытерла лицо, размазав остатки пыли и копоти. И слезы ее перестали течь, как по команде, хотя она то и дело всхлипывала.

– Рассказывай теперь, кто ты, как тебя звать и что ты тут делаешь. Только быстро… – четко произнес Аникин.

– Тикаю… вид гадив цих… – женщина вдруг быстро-быстро заговорила по-польски. Глаза ее в этот момент наполнились такой злобой, что обоих солдат взяла оторопь. Не ожидали они обнаружить в этой беспомощной, зареванной крестьянке такую яростную ненависть.

– Небось ругается, товарищ командир… – вслух, полушепотом предположил Яким, невольно отступая назад на полшага.

– Как тебя зовут? – спросил ее Аникин. Она помолчала несколько секунд, словно пыталась понять, чего от нее хотят.

– Агнешка, – произнесла она и тут же показала рукавом пиджака, который был ей навыпуск, в ту сторону, где остался хутор.

– Галици… галици…

Она несколько раз повторила это слово, делая ударение на первый слог.

– Черт ее знает… Что за галици? – сплюнул Яким. – Может, полиция?

– Не… не полиция… – задумчиво выговорил Андрей. – «Галичина»?

Женщина вскинулась, будто кто-то током ее ударил. Она лихорадочно закивала головой. Новая порция ругательств полилась из ее разбитого рта. Аникин распознавал и некоторые общеславянские слова, которые не требовали перевода.

– Галиции, галици… – еще быстрее стала твердить Агнешка. – Шукают партизан, тоби шукают…