Зорин излагал историю последних двух дней короткими тезисами; спешил, догадываясь, что закончить не дадут. Понимал, что все уже решено, никто не поверит фантастическим россказням разведчиков, биография одного из которых к тому же подпорчена недавним отбытием в штрафном подразделении. Но пусть услышат: заседатели, часовые автоматчики, пусть осядет у кого-нибудь в голове, не все же здесь тупицы и Фомы неверующие.

– Плохо сочиняете, Зорин, плохо, – удрученно качал головой член Военного совета. – Понимаем, времени придумать что-то связное у вас не было. Репутация членов группы капитана Яворского нам известна, как и репутация самого капитана – она безупречна. Лейтенант Хлопотов не может быть предателем, поскольку имеет правительственные награды за блестяще проведенные операции и за личное мужество, проявленное в 43-м году во время отражения атаки прорвавшегося десанта противника в окрестностях Белгорода. Посмотрите правде в глаза, Зорин. Вы с сообщником собирались захватить одного из шифровальщиков и переметнуться к немцам. А когда поняли, что это не удастся, поменяли свои планы, но капитан Яворский вас вовремя раскусил. Ладно, это лирика. Сущность предъявленных обвинений вы уяснили. Ваше отношение к совершенному преступлению мы знаем. С последним вашим словом, слава богу, ознакомились.

«Суд удалился на совещание», не вставая со стульев. Разногласий во мнениях, разумеется, не было. Звуки приближающейся канонады ускоряли процесс правосудия. «Зорин Алексей Петрович, Вершинин Михаил Владимирович, по совокупности предъявленных вам обвинений, учитывая тяжесть совершенного и обстоятельства военного времени, вы лишаетесь воинских званий сержант и ефрейтор, полученных наград и приговариваетесь к высшей мере социальной защиты – смертной казни. Приговор трибунала окончательный и обжалованию не подлежит. Приговор вступает в законную силу с момента его оглашения и приводится в действие незамедлительно. Подсудимые, вам понятен смысл вынесенного судебного постановления? Конвой, увести!»

Пронзительное дежа-вю! Все это было, было! В первый раз в виде фарса и второй в виде фарса…

– Потрясающе, – как-то глуховато хихикал Мишка, когда их вели по коридору гарнизонной гауптвахты, находящейся в одном из крыльев костела. – Лишение звания ефрейтор и правительственных наград, которых нет, я как-нибудь переживу, а вот то, чем он там закончил… Леха, неужели это с нами? Это всерьез? Как пережить расстрел? Почему я не прикончил эту подлую суку?

Мишка истерично посмеивался, то вдруг начинал захлебываться кашлем, снова что-то говорил, заикался. А Зорин был спокоен, как буддийский монах. Пустота в душе. Живые и мертвые, кровавая мясорубка войны, живописные, необычайно красивые рассветы на Оби в родном городе, мертвые глаза его единственной любви Иришки Беловой, порубленной осколками взорвавшейся бомбы… – все это осталось далеко, не с ним. Он просто устал, хватит. Даже интересно, что начнется после того, как краснопогонники произведут залп?..

Расстрельная команда в закрытом дворике гауптвахты с чувством перекуривала. Солдаты обеспокоенно прислушивались к звукам приближающегося боя. Похоже, фашисты наседали с севера. Звуки разрывов сливались в сплошную какофонию. Голосили крупнокалиберные пулеметы. Где-то высоко, над кучевыми облаками, ревели истребители – и уши, в которых стоял заупокойный колокольный звон, отказывались понимать, чьи они. Принципиальное различие «свой-чужой» переставало выглядеть таким уж вопиющим.

– Ста-ановись! – перехватил взгляд присутствующего лейтенанта «умудренный» расстрелами сержант с орденом боевого Красного Знамени на груди. Полученного, разумеется, за особую храбрость, самоотверженность и мужество, проявленные при защите социалистического Отечества.