– Кармазов, ни с места!

Тот застыл, словно спину прострелило. Медленно поднял руки, потом опомнился – опустил, повернулся, уставившись злыми глазами.

– Послушайте, парни… Думайте, что хотите, но на фрицев не пашу! Я уже четыре года в Красной армии, окончил радиотехникум в Подольске, работал на гражданке мастером по обслуживанию радиоустановок…

– А чего бежишь тогда, мастер, блин, по обслуживанию?! – зарычал Вершинин, обходя сержанта со стороны леса.

Тот как-то вжал голову в плечи.

– Не знаю… все побежали. Слушай, сержант, не перебарщивай, ты не того поймал!

– Ну извини, приятель, – бурчал Зорин, связывая ремнем запястья за спиной, – кто первым попался, того и поймал. Бегаешь ты что-то не очень быстро.

Тот вырывался, ворчал, что никуда не убежит, однако, чуть позволил случай, отклонил голову и ударил Зорина виском в переносицу. Когда тот схватился за кровоточащий нос, хищно осклабился. Вершинин выматерился, отобрал у Алексея автомат и треснул Кармазова казенником по затылку. Сержант завалился набок.

– Зачем ты его? – простонал Зорин.

– Ну, извини, назад не вернешь, – проворчал Мишка, отдавая автомат. – А тебе с твоей гуманностью, Леха, нужно что-то делать. Не доведет она тебя до добра. Давай-ка догонять эту публику – чует мое сердце, что далеко они в этом лесу не уйдут.

Лес, как на заказ, был практически непроходим. Вроде тайги, только растительность другая. В Новосибирске, где Алексей провел молодые годы, тайга не произрастала. Но несколько раз он ездил с отцом в деревню под Томском и там познал на собственной шкуре, что это такое. Классическая тайга непроходима в принципе. Замаскированные ямы-ловушки, поваленные деревья, горы бурелома, заросли колкого кустарника – и все это цепляется за тебя, тянет к земле, отчаянно сопротивляется любым попыткам сделать несколько шагов. Они рычали от злости, пробивали дорогу телами, вязли в месиве лиан, в причудливом ажурном папоротнике, топтали упругий древовидный молодняк.

– Стоим, ша! – Зорин замер, и Мишка застыл, поводя по сторонам воспаленными глазами. Затаили дыхание. Сработала уловка! Шорох за горкой гниющей древесины метрах в тридцати. Хрустнула, переломившись, упругая коряжина, а они уже по запаху чуяли цель! Метнулись одновременно – один слева, другой справа – с устрашающим рычанием. Мишка еще перекатывался через горку, а Зорин уже нашел глазами объект: Яворский в ободранном кителе, фуражку потерял, волосы слиплись от пота, страх и дикая злоба в глазах. Тот нырнул за дерево, но сплюнул с досады, обнаружив, что его засекли. Попятился, оступился и, ругаясь жутким образом, рухнул коленом в большой муравейник!

– И что ж вы разбегаетесь, как тараканы? Ни с места, товарищ капитан! – крикнул Зорин, вскидывая автомат. Мишка подкрадывался сзади и, судя по гримасе, мучительно гадал, имеет ли он право треснуть по затылку человека, по вине которого располосовал коленку.

– Уймитесь, Зорин! – рявкнул Яворский. Он с ужасом, бледнее мертвого, смотрел на ствол, наставленный в живот.

– Вы не того преследуете! Я честный офицер, у меня заслуги, награды! Черт вас побери, у вас есть в этой жизни хоть что-нибудь святое?

Со словом «святое» у Зорина с некоторых пор ассоциировалась лишь испанская инквизиция.

– Почему тогда бежите, товарищ капитан? Все побежали, и вы за компанию? Простите покорно, но на вашей заслуженной физиономии не написано, что вы не являетесь немецким шпионом! И что нам теперь – вязать вас?

– Заткнись, Леха! – прохрипел севшим голосом Вершинин.

Зорин оборвал тираду… и услышал далеко за деревьями пронзительный женский крик. Стужей окатило – что такое? Он завертелся, пытаясь определить направление. Глухо, далеко… может, померещилось? Но нет, в третий раз завопила женщина – визгливо, душераздирающе. «Странно, – отметил про себя. – Женщина, которую насилуют или убивают, орет несколько иначе. А вот женщину, которую разозлили, которая в неконтролируемой ярости…»