– Повешу мерзавцев! – рассвирепел генерал-майор, живо представивший, какое впечатление в столице произведёт рассказ о подобной конфузии. Если за невинную шутку в Калуге государь разжаловал из шефов полка в командиры, то в этом случае вообще в шуты определит. – Верёвки несите!

– Подождите, Иван Андреевич! – Бенкендорф повысил голос, привлекая внимание разгневанного генерала. – Вдруг мы неправильно поняли намеренья этих милейших людей?

– Что здесь непонятного?

– Но как же? – Александр Христофорович показал на затаивших дыхание злоумышленников. – Посмотрите на их честные лица!

– Рожи…

– Пусть рожи. Но там легко читается искреннее желание послужить государю и Отечеству в штрафных батальонах. Более того, я уверен, что и деньги им были нужны исключительно для приобретения ружей и амуниции. Подумайте, Иван Андреевич, откуда штафиркам знать о казённом обмундировании и вооружении?

– Вы считаете…

– Несомненно.

– А они…

Бенкендорф заглянул будущим штрафникам в глаза и ответил:

– Они онемели от восторга и от быстрого исполнения заветной мечты. Разве что… разве что просят подарить им по небольшому куску верёвки. На память, так сказать… Не так ли, господа штрафбаталионцы?

Фёдор с Исааком одновременно кивнули – большей синхронности и перед зеркалом не добиться.

Генерал справедливо решил, что раз уж гвардейский полковник занялся судьбой прохиндеев, то его может заинтересовать и другой вопрос:

– Александр Христофорович, я тут краем уха слышал о… хм… как бы выразиться… о довольно своеобразном отношении императора к пленным.

– Есть такое, а что?

– Не могли бы вы оказать любезность и… э-э-э…

– Забрать англичан?

– Да!

– А сами? Государь ясно дал понять: любой иностранец, вступивший на русскую землю с оружием в руках, должен быть уничтожен. Исключение составляют только сдавшиеся добровольно!

– Позвольте, Александр Христофорович, но эти тоже сдались сами.

– После того, как весь полк был уничтожен?

– Ну и что? Не вижу разницы.

Бенкендорф прищурился и медленно процедил сквозь зубы:

– А вы спросите у государя Павла Петровича, потерявшего двух сыновей в этой, заметьте, необъявленной войне… Да, спросите: есть ли разница? Или, если желаете, ответ можно найти ближе.

– Где?

– Хотя бы у него! – полковник указал на пробегавшего по двору Миньку Нечихаева. – Его отца так и не нашли?

– Нашли… – буркнул Борчугов и отвернулся. – Только ему не сказали… изрублен страшно.

– А вы говорите.

– Да, говорю! – произнёс генерал с вызовом в голосе. – То, что у мальчика погибли родители, ровным счётом ничего не меняет. Императорским распоряжением мой полк обязан принять на воспитание пятьдесят сирот, но это не значит, что я должен вырастить из них палачей!

– Под последними, надо полагать, вы подразумеваете мою дивизию. Господин генерал-майор? Хотите остаться с чистыми руками и незапятнанной репутацией? Не получится!

– Я бы попросил, господин полковник…

Бенкендорф уже не слушал. Отвернулся, бросив через плечо:

– Павел Петрович прав: высокоморальные чистоплюи погубят страну с не меньшим успехом, чем политические проститутки.

Минька первый раз в жизни видел, чтобы совершенно пьяный человек не лез драться, не ругался и не пытался пуститься в пляс. Даже песен и тех нет. Генерал-майор Борчугов, который, конечно же, Его Превосходительство, а не Происходительство, даже после второго штофа остался добрым и мягким. Лишь иногда, когда крики ворон, собравшихся попировать у виселиц, становились излишне громкими, по его лицу пробегала едва заметная судорога. И улыбка превращалась в горькую усмешку.