Чего? Идиоты, кого девицей называете? Глаза разуйте, придурки – аз есмь царь!

– Александр Христофорович, понимаю ваше беспокойство и участие в её судьбе. Но оставьте сомнения, я не допущу, чтоб столь молодая и красивая особа превратилась в калеку. Господь такого не простит.

И это всё про меня? Это я молодой и красивый? Я – девица? Убью! На плаху! Всех расстреляю!

– Не только Господь, но и государь будет недоволен.

Уже нового императора назначили? Ну сейчас устрою… хм… женскую истерику со слезами и соплями? Где шпага? Где, чёрт побери, моя шпага?

Надо попробовать встать… Я ведь лежу? Наверное, лежу. От резкого движения в боку вспыхивает боль – туда прилетело штыком от… Погодите, но прилетело мне, а не какой-то девице. Разве… Сесть смогу? Получилось. И ушла темнота, уступив место ослепительному свету – упала мокрая тряпка, закрывавшая лицо. Зачем так с живым человеком? Ах да, помню стремительно приближающийся торец двери… Тряпка – примочка от синяков? Надеюсь, во всяком случае.

– Государь очнулся! – Радостный вопль прапорщика Акимова больно бьёт по ушам. Самого гвардейца почти не вижу, глаза ещё не привыкли к свету, и приходится их зажмуривать.

– Ваше Императорское Величество! Павел Петрович! – восторженно орёт Бенкендорф. – Вы живы!

Ага, называет по имени-отчеству. Значит, я не девица? А кто у нас тогда девица?

– Совсем оглушил, полковник. Зачем так громко кричать? – Недовольное ворчание помогает замаскировать растерянность и недавний испуг. – Чего переполошился?

– Так вы же целые сутки без сознания пребывали, государь.

– Врёшь.

– Истинный крест! Вот у доктора спросите.

Выкатившийся из-за спины Бенкендорфа лекарь похож на колобка с ножками, а физиономия излучает такую преданность и доброжелательность, что поневоле хочется быстрее выздороветь и больше не видеть эту слащавую морду. Не он ли меня девицей обзывал? Будущий доктор лесоповальных наук…

– Ваше Императорское Величество, позвольте выразить…

– Вон отсюда!

– Что, простите?

– К чертям всех врачей!

– Государь гневаться изволит, – перевёл Акимов и подтолкнул непонятливого к двери. – Вы, Генрих Станиславович, девицу ещё раз осмотрите.

Меня вновь сковало ужасом, бросило в холод и отпустило не сразу, оставив лёгкую слабость в коленях.

– Какую девицу, прапорщик?

– Лизавету Михайловну, кого же ещё? – удивился гвардеец. – Она в свою фузею тройной заряд забила, вот отдачей ключицу-то и сломало. Да вы не переживайте, государь, до свадьбы заживёт!

Вот оно как… А я, старый дурень, ни за что ни про что обидел хорошего человека, нашего милейшего эскулапа. Стыдно, Павел Петрович! Ей-богу, стыдно давать волю эмоциям и срывать зло на ни в чём не повинных людях. А излишне богатое воображение хорошо лечится бромом. И кое-кому требуется лошадиная порция.

Судьба-злодейка, видимо, решила покуражиться над несчастным лекарем от всей души – распахнувшаяся дверь сшибла беднягу Генриха Станиславовича с ног, отшвырнула к стене и вернула обратно, прямо под ноги ворвавшемуся в спальню генералу.

– Ваше Величество! – заорал тот с порога и, не обращая внимания на распластавшегося по полу доктора, бросился обниматься.

– Михаил Илларионович? – Я попытался отстраниться.

– Я! – Один глаз у Кутузова прикрыт чёрной повязкой, но второй сверкает опасным восторгом пополам с безумием. – Государь, нам нужно срочно поговорить наедине.

Совершенно не похож на Мишку Варзина. Или это не он? Попробовать какой-нибудь пароль?

– Наедине? Если только вы имеете сообщение о том, что утро красит нежным светом…

– Стены древнего Кремля! Блин! И от тайги до британских морей!