За прошедший год Зак вырос, и вырос сильным, последние несколько месяцев его голос менялся, подбородок обрел решительные очертания, тело вытягивалось не по дням, а по часам. Крепкие ноги легко подняли его по ближайшей лестнице, худосочной металлической спирали, ведущей в Обсерваторию природы Генри Люса на втором этаже. Вдоль стен и на стеклянных стендах оставались скелеты животных, перья, птицы из папье-маше на фанерных деревьях. Центральный парк когда-то был лучшим местом в Соединенных Штатах для наблюдения за птицами, но изменение климата покончило с этим, вероятно, навсегда. В первые недели после землетрясений и извержений вулканов, спровоцированных разрушениями ядерных реакторов и взрывами боеголовок, темное небо, повисшее над землей, было переполнено птицами. Их крики и зовы не стихали всю ночь. Птицы гибли массово, крылатые трупики падали с небес вместе с черным градом. В воздухе царили такие же хаос и отчаяние, какие и среди людей на земле. Не стало теплых краев для перелета на зиму. Много дней земля была в буквальном смысле укрыта подрагивающими на ветру почерневшими крыльями. Праздник живота для крыс, которые жадно набросились на падаль. Мучительное чириканье оттеняло дробь падающего с небес града.

Но теперь парк, если не шел дождь, был тих и спокоен, рыба в его озерах вымерла. В грязи и слизи, покрывающих землю и дорожки, виднелись почерневшие кости и перья. По деревьям иногда прыгали облезлые белки, но их популяция сильно сократилась. Зак посмотрел в один из телескопов (он затолкал камень размером в четверть доллара в щель монетоприемника, телескоп теперь работал без денег), и поле его зрения растворилось в тумане и плотном дожде.

До прихода вампиров в замке располагалась метеорологическая станция. Бо́льшая часть оборудования осталась на чердаке островерхой башни и внутри огороженной площадки к югу от замка. Нью-йоркские радиостанции обычно начинали сообщения о погоде со слов: «Температура в Центральном парке…», а дальше следовала цифра, которую они получали из башни обсерватории. Стоял июль, а может быть, август, время, известное как «самое пекло», и наивысшая температура, какую видел на приборах Зак в один из особо мягких вечеров, составляла шестьдесят один по Фаренгейту, или шестнадцать по Цельсию.

Зак родился в августе. В одном из кабинетов висел календарь двухлетней давности, и он теперь жалел, что не вел счет уходящих дней аккуратнее. Сколько ему сейчас – тринадцать? Вроде бы. Он решил, что так и есть. Формально он стал тинейджером.

Зак все еще помнил (хотя и смутно) те времена, когда отец в один солнечный день привел его в здешний зоопарк. Они пришли на выставку, потом поели фруктовое мороженое на каменной стене, с которой открывался вид на метеорологическое оборудование. Зак помнил, что рассказал тогда отцу, как ребята в школе иногда отпускают шутки насчет его фамилии и говорят, что Зак, когда вырастет, непременно станет метеорологом.[3]

«А кем ты хочешь стать?» – спросил отец.

«Смотрителем в зоопарке, – ответил Зак. – И еще, может, мотогонщиком».

«Неплохо», – похвалил отец, и они бросили пустые стаканчики в мусорную корзину, а потом отправились на представление.

А в конце того дня, прекрасно проведя время, отец и сын дали себе зарок повторить экскурсию. Но у них так и не получилось. Как и многие обещания в истории Зака и Эфа, это осталось невыполненным.