– В этом случае я бы получил выговор от начальства, не так ли? Или отзыв в Лондон. А при худшем раскладе мне указали бы на дверь, – говорю я с озабоченным лицом дисциплинированного школьника.

– Посмотрите на это несколько шире, Питер. Я имею в виду третьих лиц, которые могут считать себя пострадавшими. Простые люди, посторонние, которым – вследствие ваших действий, по ошибке, сгоряча или просто по причине слабости – был нанесен побочный ущерб. Люди, которые могли решить – спустя годы, даже десятилетия, – что у них есть все основания начать судебную тяжбу против Службы. За причинение материального ущерба или, если это не прокатит, за необдуманное убийство, а то и хуже. Против Службы в целом или, – его бровки лезут вверх в притворном изумлении, – или, конкретно, против одного из ее бывших членов. Такая вероятность вам в голову не приходила? – Он уже разговаривает со мной не как юрист, а скорее как врач, готовящий пациента к плохим новостям.

Не торопись с ответом. Почеши старую голову. Результат нулевой.

– Пожалуй, я был слишком занят созданием проблем для противника, – отвечаю с усталой улыбкой ветерана. – Перед тобой враг, у тебя на хвосте сидит Контора, тут не до философствований.

– Самая простая стратегия с их стороны: начать с парламентской процедуры и подготовить почву для судебного расследования с помощью письма, предшествующего подаче иска. Вместо того чтобы действовать сразу на всю катушку.

Кролик, не мешай мне думать.

– А когда уже начнется судебное расследование, парламентский запрос, само собой, будет отозван. И суд получает карт-бланш. – Он ждет, я молчу, тогда он нажимает на меня сильнее: – По поводу “Паданца” так и не слышно звона? Секретная операция, растянувшаяся на два года, в которой вы сыграли значительную – кое-кто сказал бы героическую – роль. Ни одного колокольчика?

Тот же вопрос задает мне Лора, глядя на меня своими немигающими карими глазами монашки. А я снова пытаюсь порыться в своей старческой памяти и – вот же напасть! так ничего и не найдя, – какое у нас тысячелетие на дворе? – печально мотаю седой головой.

– Это был какой-то тренировочный курс? – храбро спрашиваю я.

– Лора только что вам рассказала, что это было, – следует отповедь.

– Ах да, разумеется, – говорю я, пытаясь изобразить смущение.

Мы пока отставили тему “Паданца” и вновь вернулись к простому постороннему человеку, который сначала вцепляется в некоего поименованного бывшего члена Службы через Парламент, а затем вторично кусает его уже в суде. Но пока не прозвучало имя… о каком бывшем члене мы ведем речь. Я говорю “мы”, поскольку если тебе доводилось как участвовать в допросах, так и сидеть в качестве подозреваемого, то ты знаешь: речь идет о соучастии, когда ты и твои следователи составляете одно целое и обе стороны обмениваются выпадами.

– Взять хотя бы ваше персональное досье, Питер. А точнее то, что от него осталось, – жалуется Лора. – Речь даже не о том, что его почистили. Из него сделали отбивную. Предположим, там были секретные приложения, содержащие слишком деликатный материал для общего архива. Никаких претензий. На то они и секретные. Но что мы находим в спецархиве? Ноль без палочки.

– Мать вашу так, – уточняет Кролик. – Вся ваша служебная карьера, согласно персональному досье, сводится к ох…ительному акту об уничтожении документации.

– В лучшем случае, – добавляет Лора, нисколько не смущенная непарламентскими выражениями в устах юрисконсульта.

– Но будем справедливы, Лора. – Кролик изображает человека, искренне сочувствующего осужденному. – А если это дело рук недоброй памяти Билла Хейдона? – Тут он снова обращается ко мне: – Кто такой Хейдон, вы, наверное, тоже не помните.