Жутковато было на них смотреть. Так и ждешь, что мужик повернет голову и сердито спросит:

– Чего уставились? Делать вам нечего?

А пацан высунет, дразнясь, свой язык.

– Ну и чучела, – сказал Алешка. – Прямо как живые.

– И никакие не чучела, – сказала с обидой подошедшая светловолосая девушка. – Нормальная семья. Трудолюбивый отец и старательный мальчик. Не муходуй какой-нибудь.

– Не кто? – переспросил Алешка, наморщив лоб. – Не мухобой?

– Муходуй. Так в старых семьях называли самых ленивых и нерадивых. Которым никакое дело нельзя было доверить. Кроме этого.

– На мух дуть? – спросил и я. – Чудно́ как-то. Кому бы в голову пришло сидеть и со скуки на мух дуть?

Девушка терпеливо объяснила:

– В крестьянской избе всегда стоял жбан с квасом. И в него, конечно, попадали мухи. И прежде чем пить, их сдували в сторону. Вот такое дело и поручали муходую.

– Вроде как баклуши бить, – показал я свою образованность. Бить баклуши – значит раскалывать полешко на чурочки, из которых потом мастер будет вырезать деревянные ложки. Не очень мудрая работа.

– Бывает и покруче, – кивнула девушка. – В некоторых краях на очень глупого человека могут сказать в сердцах: «Ну ты и пенек! На тебе только баклуши бить».

– Какая грамотная девушка, – шепнул мне Алешка в ухо. – Я по сравнению с ней муходуй какой-то.

Мы перешли в следующий зал. Он оказался тоже интересным. Он рассказывал об истории города и об его замечательных и знаменитых людях.

Сразу возле двери висел красный плакат и на нем было написано: «Наш город дал стране генералов – 10, ученых – 6, актеров – 3, героев труда – 2, балерин – 1, писателей – 1, певцов – 1,5».

Под этим плакатом в два ряда красовались фотографии и портреты генералов и актеров. Эти два ряда продолжились изображениями других знаменитых людей города. И незнаменитых тоже. Они все назывались почему-то «сословиями». Портрет бородатого, в жилетке с часовой цепочкой купца Иволгина, портрет полицмейстера, портрет чиновника, портрет дворника – очень интересный. Он стоял в длинном фартуке с бляхой на груди, в фуражке, приставив метлу к ноге как винтовку. Портрет гимназистки в белом фартучке, с длинными косами, переброшенными на грудь. Портрет сказительницы – худенькой старушки в платочке, похожей на Митревну. Портрет доктора, похожего на Чехова – пенсне и острая бородка, внимательные глаза.

Мы даже немного устали их разглядывать и пошли дальше вдоль стены. И сразу же остановились возле увеличенного из старинной летописи рисунка старинного художника. Распахнув руки, вдетые в белоснежные крылья, парил над городом летучий человек, а внизу, задрав головы, орали от страха, зависти и восхищения его древние нелетучие современники.

– А крылья? – Алешка стал озираться в надежде, что где-то здесь, в качестве экспоната, висят на стене крылья из лебединых перьев. Шапки-невидимки тоже не было видно. Но это понятно – на то она и невидимка.

– Крылья сжег священник! – сказала девушка. – Еще вопросы?

– У меня вопрос, – сказал я и поднял руку, как в классе, на уроке. – Почему ваш замечательный город подарил стране только полтора певца?

Девушка засмеялась. И объяснила:

– Вообще-то их было ровно два. Один бас, а другой тенор. Так вот, тенор сначала пел в Москве, а теперь поет в Нью-Йорке. Мы его нашим поэтому только наполовинку считаем. Что вас еще заинтересовало?

– Шапка-невидимка, – заявил Алешка.

– Это легенда. Кстати, меня зовут Олей, а вас? Очень приятно. Наш край славится своими легендами. Вот, посмотрите. – Она подвела нас к витринке, где под стеклом лежала толстая книга в кожаном переплете.