Единственным условием нам поставили – никого не выдавать. Боялись подчинённые, что Пал Семёныч Ноздряков съест их после с потрохами. А нам-то что? Нам не жалко. Конфиденциальность мы гарантируем. Нам жертвы не нужны. Мы сами кого хочешь можем жертвой сделать. Мы лишь попросили подчинённых Ноздрякова помочь нам в подготовке к съёмкам. Чтобы в его отсутствие сделать всё, что нужно. Помогали нам, надо сказать, истово. Наверное, очень хотели увидеть своего шефа в новом обличье.

В отдел к Ноздрякову как раз требовался новый сотрудник. Мы решили воспользоваться случаем. Этим сотрудником будет наша Светлана. Вообще-то она в нашей съёмочной группе трудится звукооператором. Но иногда мы её вводим в кадр. Снимается она очень редко, да ещё перед каждой съёмкой наши гримёры над ней колдуют, так что у разыгрываемого человека узнать Светлану шансов практически нет. Вот ей и предстояло на этот раз стать соискателем вакансии.

В день съёмок Пал Семёныч Ноздряков вошёл в свой отдел в восемь часов пятьдесят восемь минут, как это бывало каждый день, за исключением праздников, выходных и законного летнего отпуска, который у Пал Семеныча ежегодно имел место быть с седьмого июня по восьмое июля. Если бы Пал Семёныч появился в отделе в восемь пятьдесят семь, к примеру, или в восемь пятьдесят девять – это означало бы, что в семье, в стране или в мире произошёл какой-то катаклизм. Но он появился тогда, когда появился, при этом лицо его сохраняло обычное сдержанно-напряжённое выражение, а своим изнывающим от ожидания грядущих неординарных событий подчинённым он адресовал традиционное «Доброе утро!», произносимое как бы в пустоту, мимо всех, и это показывало, что Ноздряков ни о чём не догадывается.

Наша камера стояла в смежной комнате, за разделяющей две комнаты дверью. В двери мы проделали отверстие, которое закрыли зеркалом – идеальные условия для съёмок.

Пал Семёныч проследовал на свое рабочее место, никого персонально не удостаивая взглядом, а когда сел за стол и поставил рядом со столом свой кожаный портфель, часы над его головой показали ровно девять.

– Альбина Григорьевна! – уже на первой секунде нового трудового дня произнёс Ноздряков. – Пожалуйте сводку за вчерашний день, будьте добры!

Между прочим, Альбина Григорьевна завтра рано утром на Мальту улетает, а ею ещё не приобретены купальные принадлежности, но какое до того дело Ноздрякову? Будет эта Альбина до семнадцати ноль-ноль на работе париться, потому что заранее знает, что к шефу с просьбой отпустить её сегодня пораньше даже не подходи. Не то чтобы он человеком был таким уж плохим, просто не понимает он, как это – с работы пораньше? Ведь существует утверждённый руководством график, и этот график, если разобраться, есть конституция, воинский устав и моральный кодекс строителя коммунизма одновременно и никак иначе, и если там написано, что конец рабочего дня наступает в семнадцать ноль-ноль, так он, следовательно, в семнадцать ноль-ноль и наступит, если этому не помешает Третья мировая война или землетрясение силой как минимум шесть баллов по шкале Рихтера.

– И подготовьтесь, пожалуйста, к планёрке, товарищи! – объявил Ноздряков, по-прежнему ни на кого не глядя.

Планёрка – это святое. На планёрке отчитывались о проделанной работе и получали новые задания. Ноздряковские планёрки коллектив тихо ненавидел. Но вслух никто не роптал. Потому что было чревато.

Сегодня планёрки не будет. Не состоится. Светлана уже шла по коридору сего почтенного заведения, и спокойной, привычно-размеренной жизни Ноздрякову оставалось ровно столько, сколько требовалось Светлане на преодоление последних семидесяти метров пути.