Просекин знал, что в стране развал и непорядок, что кругом лихоимство и несправедливость, что воруют, что экология ни к чёрту и вообще всё очень и очень плохо, но чтоб вот так, средь бела дня, в столице, в сердце России, можно сказать, и никто ничего, а они ещё и рекламу по телевизору … У-у-уххх!

Градус кипения у Просекина дошёл до критической точки, но пар возмущения вырваться не успел. Потому что появился давешний его провожатый, да не один, а в компании гомонящих людей с фотоаппаратами и видеокамерами.

– Пресса! – объявил принимавший Просекина на работу парень. – Вот сюда, пожалуйста.

Он подвёл журналистов к бедному Просекину, приобнял его:

– Один из наших наладчиков. Ценный специалист.

Защёлкали фотокамеры. Просекин и заметить не успел, как в его руке оказался шоколадный батончик.

– Ешьте! – тихо потребовал его новоявленный шеф и громко добавил. – Рекламный снимок!

Вы видели когда-нибудь выражение лица человека, которому предлагают съесть дохлую крысу? Именно так и выглядел Просекин. Он держал в руке батончик, тайну изготовления которого только что узнал. Он понимал, что там внутри: просроченное печенье, шоколадный мусор из использованных упаковок и пыль. Пыль, из-за которой эти батончики так аппетитно хрустят.

Ради вот этих нескольких минут мы и затеяли съёмку. Человек перед выбором. И его реакция. То, из-за чего нашу программу и смотрят миллионы.

Пауза. Секунда, две, три. Все ждали.

– Да пошли вы к чёрту! – наконец-то дозрел Просекин.

И после этого выдал такое, что уж совсем не имело ни малейших шансов попасть в эфир. При монтаже придётся заменить его тираду писком – это "пи-и-и" звучит всегда, если герой использует слова, которых нет в словаре Ожегова.

Он хотел развернуться и уйти, но не успел – я вошёл в цех. Просекин увидел меня, узнал и сразу всё понял. И про батончики понял, и про пыль, и про всё остальное. И сам видел подобное по телевизору многократно, но никогда не смел и думать, что и с ним могут проделать такое. Разыграли. Не удержался и засмеялся. Я подошёл и приобнял его. Наши операторы снимали нас, уже не таясь.

– А на работу вы приняты, – сказал я Просекину. – Я договорился.

Пусть это будет нашей платой мужику. Испереживался, бедняга.

* * *

Борины владения расположились рядом с Москвой, в небольшом лесочке, к которому от шоссе вела неширокая, покрытая растрескавшимся асфальтом дорога. При въезде на эту дорогу висел запрещающий "кирпич", оставшийся с тех самых пор, наверное, когда в подземных бункерах обитали многозвёздные генералы, а охрана на вышках стреляла без предупреждения. Сидевший за рулем Боря смело, по-хозяйски, въехал под "кирпич", обронив бесстрастно:

– Тута всё колхозное, тута всё моё.

Попадались идущие навстречу тентованные грузовички. Борины клиенты развозили товар по всей округе.

– У нас там много пустующих помещений, – с довольным видом сообщил Боря. – Выберешь, где будете снимать.

С его слов я уже знал, что приобретённое им сооружение имеет циклопические размеры, но в полной мере представить себе не мог, пока не увидел воочию.

С небольшой, залитой бетоном площадки в чрево земли вёл огромный туннель, в который мы въехали прямо на Бориной машине. Здесь светились фонари, и тут и там сновали люди. Мы въехали в огромный, похожий на ангар зал, забитый выстроенными в штабеля ящиками. Среди ящиков обнаружились несколько машин. Их загружали с помощью автопогрузчиков.

– Конверсия по-русски, – прокомментировал Боря. – Раньше здесь хранились ракеты, а сейчас польские консервы.

Мы миновали этот зал без остановки, проехали следующий, не меньший по размерам, и только в третьем, оказавшемся пустым, Боря остановил машину. Свет фар выхватывал из темноты уходящие вверх стены и змеящиеся по этим стенам трубы.