– О чём?

– О вашей организации. Что делается там, откуда деньги приходят, куда уходят.

Баранов оглядывался по сторонам, будто высматривал пути отступления. А Гончаров был совершенно спокоен. Как будто твёрдо знал, что никуда теперь Баранов не денется.

– Я не могу.

– Почему? – без удивления в голосе осведомился Гончаров.

Это прозвучало так, будто он хотел сказать: другие-то могут, и у тебя, значит, получится.

– Ну, не могу. Это трудно объяснить… Я даже не знаю, как сказать… В общем…

Гончаров не стал дослушивать эту сбивчивую тираду до конца. Склонился к своему собеседнику и, глядя тому прямо в глаза, произнёс негромко, но веско:

– Самая большая глупость, которую только может совершить взрослый человек  – это поссориться с некоторыми государственными структурами. Например, с нашей. Потому что после случившейся ссоры для человека начинается совсем другая жизнь. Карьера рушится, возникают какие-то непредвиденные неприятности, всплывают старые грехи, а к ним добавляются и новые, которых никогда вроде бы и не было, и всё это растет, как снежный ком…

– Это ошибка, – пробормотал Баранов. – Я вам сейчас все расскажу…

– И человек потом жалеет о собственной несговорчивости, но поправить уже ничего нельзя.

Вконец растерявшийся Баранов уже не пытался ничего сказать, только оглядывался по сторонам, будто отыскивая кого-то в ресторанном зале.

– Вы не ошибаетесь, – спокойно сказал Гончаров. – Я пришёл сюда не один, и в зале есть наши люди.

– Что происходит? – спросила Светлана. – Я ничего не понимаю.

Я тоже ничего не понимал. Всё происходящее в зале мы снимали скрытой камерой. Прямо через зеркала. И столик, занятый Гончаровым и Барановым, находился всего в пяти метрах от нас. Совсем близко. Нас разделяло лишь зеркало. С той стороны зеркала – они, с этой – мы. Они нас не видят, мы их и видим, и снимаем. До некоторых пор всё шло точно по сценарию, и вдруг началось что-то такое, чего не должно было быть. Сплошная импровизация. Причем импровизировать начал человек, который даже не подозревал, что он участвует в тщательно подготовленном спектакле. И вдруг – этакие фортели.

– Его предупредили, – высказал предположение Дёмин.

– Кто? – не поверил я. – Из посторонних о розыгрыше знает только его жена.

– Вот она и предупредила.

– Чушь! – замотал я головой. – Она же сама и написала нам письмо. Зачем ей всё разрушать? Сама же хотела, чтобы мы разыграли Гончарова.

– А что за удостоверение он показал Баранову? – вспомнила Светлана.

– Я не рассмотрел.

– Может, милицейское? – предположил Дёмин.

Я даже не успел ему ответить. Потому что события в зале приняли совсем уж неожиданный оборот.

– Чтобы вы не думали, что я беру вас на испуг, – произнёс Гончаров и сделал жест рукой, будто подзывая кого-то.

Из-за углового столика тотчас поднялся мрачноватого вида крепыш и приблизился к Гончарову.

– Спасибо, лейтенант, – сказал ему Гончаров. – Вы свободны.

– Все? – уточнил крепыш.

– Нет, только вы. Остальные продолжают нести службу.

Крепыш щёлкнул каблуками. Проходивший мимо официант подозрительно посмотрел на него. Баранов следил за происходящим неподвижным взглядом. Мы в своём укрытии, честно говоря, пребывали в схожем состоянии. Тем временем крепыш чётко развернулся и вышел из ресторана.

– Какой лейтенант? – пробормотал Дёмин. – Какая служба? Что за чёрт? Может, прекратить съёмку?

– Съёмку продолжать, – сказал я. – А там посмотрим.

Разыгрывался какой-то фарс. Я ничего не понимал. Совершенно.

– Вот видите, – сказал Гончаров своему соседу по столику. – И точно так я могу поднять в этом зале еще нескольких.