А один из бандитов тем временем будто случайно сдвинул в сторону табурет, под которым обнаружился картонный ящик. Ящик был без крышки, и потому сваленные в него в беспорядке пистолеты, общим количеством десятка в полтора, Бобриков увидел сразу же. Он даже не успел испугаться, потому что бандит сказал совершенно будничным голосом:

– Это Ашот о безопасности своей печётся.

Находка подвигла рэкетиров на новые поиски, и они стали бесцеремонно сбрасывать с полок старую обувь. Бобриков им не препятствовал и даже не пытался протестовать – и очень скоро получил возможность освежить свои впечатления. За рваной обувью обнаружились пачки денег: заклеенные бумагой или перевязанные бечёвкой, они беспорядочно заполняли все полки, а сданная в ремонт обувь служила им лишь прикрытием, и трудно было сказать, какие суммы кроются в этих горах, состоящих из дензнаков.

– А ты говоришь – обувщик, – наставительно сказал рэкетир.

Распахнув дверь, крикнул своим товарищам:

– Несите сумки!

В присутствии бессловесного и крайне опечаленного Бобрикова бандиты собрали щедрый рэкетирский урожай и отбыли, прихватив и ящик с пистолетами. Бобриков следил за отбытием иномарок с потерянным видом и несколько пришёл в себя, лишь обнаружив, что остался один.

В мастерской был совершенный разгром. Спохватившись, Бобриков принялся наводить порядок и за пятнадцать минут привел мастерскую в почти первоначальный вид. Почти – потому что теперь здесь не было ни денег, ни оружия. И Бобриков понял, что и ему здесь делать нечего. Желание убежать прочитывалось на его лице, но побег не удался. Скрипнула дверь. Вошёл Гаспарян. При его появлении с бедным Бобриковым что-то случилось. Он не мог устоять на ногах и опустился на табурет. Гаспарян, казалось, ничего не заметил. Бобриков смотрел на него такими глазами, какими смотрят на человека, про которого внезапно стало известно, что он злодейски умертвил сто пятьдесят человек, среди которых были даже женщины и дети.

– Никто нэ прыходил? – спросил старый Ашот.

Он всё так же сутулился, но теперь Бобрикову казалось, что сутулость эта – не от прожитых лет, а от груза преступлений, совершённых крёстным отцом армянской мафии.

– Никто нэ прыходил? – повторил вопрос Гаспарян.

– Нет, – соврал Бобриков и тут же, безо всякого перехода, добавил:

– Мне домой.

– Што? – удивился Гаспарян.

– Домой.

– Иды, – пожал плечами старик.

Бобриков поднялся с табурета и нетвёрдо шагнул к двери.

Я оторвался от монитора и тоже встал. Светлана вопросительно взглянула на меня.

– Заканчиваем, – сказал я и вышел из фургона.

Бобриков уже выскочил из мастерской и стремительно удалялся от неё, явно готовясь перейти на бег. Он мчался прямо на меня, но меня не видел. В его глазах не было ничего, кроме выражения ужаса. А тут еще насмешник Гаспарян крикнул бедному парню в спину:

– Эй! А пыстолэт гдэ? А дэнги гдэ?

Бобриков тотчас прибавил скорости и, поскольку он мчался, не разбирая дороги, налетел на меня. Я, наверное, показался ему деревом, потому что он тут же предпринял попытку обогнуть препятствие. Мне пришлось схватить его за руку.

– Всё в порядке? – осведомился я.

Он смотрел на меня и явно не узнавал. Потом что-то промелькнуло в его взгляде, какая-то искра.

– Всё в порядке? – повторил я.

Бобриков повёл взглядом вокруг. Все наши уже высыпали из фургона и стояли поодаль, наблюдая за происходящим. Один из операторов снимал нас, не таясь. Ашот Гаспарян беззвучно смеялся в свои седые усы. Подъехали иномарки с «рэкетирами», и выглядели эти ребята сейчас совсем не грозно.