– Ага, – кивнула Алина и как-то поскучнела. – Весь мир – компьютерная игра. Декарту такое и не снилось. Но мы, кажется, совсем не о том говорили…

– А может, вообще не о том говорим?

– Зато не молчим…

– Но молчание – золото!

– Давай копить его! Помолчим?

– А мне почему-то хочется говорить и говорить, пусть даже – чепуху, лишь бы слышать твой голос…

– Даже так?

– Сам не знаю, почему…

– И я хотела услышать тебя, часа два назад даже звонила, но трубку никто не взял.

– Я как раз ушёл. Дела всякие. Но я ждал звонка…

– Хорошо, что я пошла именно этой дорогой. Хотела ведь дворами пойти – так короче. Но что-то заставило меня выйти именно на эту улицу.

Они заговорили совсем на другую тему, и эта беседа была столь же естественной и непринуждённой, как и диалог о книгах. Сергею снова показалось, что они давным-давно знакомы, просто давно не виделись – и наконец-то встретились, и хочется им наговориться, и рассказать друг другу как можно больше, – это было новое, ранее не изведанное чувство. С Катей он тоже говорил довольно откровенно, но это была, скорее, болтовня, чаще всего эротическая – пожалуй, очень даже откровенная, и это его возбуждало, заводило, но не более того. Алина объяснялась совсем по-другому, и то, чего она касалась даже вскользь, было для него порой чем-то новым, неожиданным, с ней хотелось спорить, обдумывать какую-то мысль, удивляться неожиданным суждениям и, даже не соглашаясь с ними, уважать её мнение.

Она была интересна не только внешне. Ещё никогда он не встречал девушку, которая цитировала бы стихи Катулла: его, быть может, не знают наизусть даже студентки педагогического университета. Во всяком случае, Трамвайщик как-то знакомил его с одной девицей из этого вуза – она, не стесняясь, призналась, что ей по фигу все эти литературоведческие премудрости, лишь бы диплом получить и устроиться в какую-нибудь крутую фирму: без высшего образования в приличные места не берут. Ещё она говорила, что многие её однокурсницы точно так же думают, и вообще, мол, канули в Лету те времена, когда по зову сердца и души «институтки из педа» отправлялись куда-нибудь в Тмутаракань сеять разумное, доброе, вечное, уж как-нибудь и без них обойдутся в пьяных, запущенных деревнях, да там ведь и парней нормальных не осталось: либо уроды, либо дебилы – с кем зажигать-то?

С Мишкой, надо сказать, она покувыркалась неплохо и со знанием дела. Может быть, рассчитывала на длительные отношения, а то и на большее. Но Трамвайщик, не изменяя своим привычкам, ласково объяснил ей, что он ни с кем писать роман не хочет, так что соавторша ему не нужна, да и не герой он вовсе, а так – второстепенный персонаж: вот был, и нету. На что студенточка вдруг разразилась таким отборным матом, что портовые грузчики наверняка бы обзавидовались. Трамвайщик даже обомлел. Какой уж тут, к чёрту, Катулл?

Сергей, конечно, не стал рассказывать Алине об этом случае. У них нашлись другие темы для разговора. А ещё он хотел выглядеть в её глазах лучше, и ему могло навредить упоминание о знакомствах с какими-то сомнительными девицами. Про Мишку он тоже на всякий случай пока не рассказывал, да, впрочем, и нужды в этом не было.

Они сидели в небольшом кафе, где было всего шесть столов, каждый на четыре человека. Всё чистенько, уютно, на окнах – цветущие кактусы, в углу, рядом со стойкой бара, висела клетка с парой волнистых попугайчиков. Пахло свежеобжаренными зёрнами кофе. Бармен в строгом сером костюме молол его на глазах посетителей, щедро клал длинной ложечкой в серебряную джезву и ставил в горячий песок, который калился в специальном корытце-приспособлении. Но Алина захотела кофе-экспрессо, и непременно с тёртым мускатным орехом, а если можно, то и кардамона, совсем чуть-чуть, на кончике ножа. Бармен осветился улыбкой: