– Мне очень нравятся ваши свечи, – почтительно шепчу я. – Они у вас из магазина «Абитат»?

– Нет, – слегка ошарашенно отвечает монахиня. – Вряд ли.

– А, понятно.

Я усаживаюсь на скамью, тайком зеваю – этот сельский воздух действует на меня как снотворное – и тут замечаю, что один ноготь у меня обломился. Поэтому я очень тихо расстегиваю сумочку, достаю пилку и начинаю подпиливать ноготь. Монахиня поднимает глаза, и я отвечаю ей извиняющейся улыбкой, указывая на обломанный ноготь (молча, конечно, я же не хочу нарушить атмосферу святости). Закончив подпиливать ноготь, я вытаскиваю свой быстросохнущий лак от «Мэйбеллин» и быстренько подправляю облупившийся лак.

Все это время монашка наблюдает за мной с озадаченным выражением лица и, когда я заканчиваю маникюр, спрашивает:

– Деточка, а вы католичка?

– Вообще-то нет, – отвечаю я.

– Вы хотели о чем-то поговорить?

– Э-э… да нет. – Я любовно провожу рукой по скамье и дружелюбно улыбаюсь монахине. – Какая замечательная резьба, правда? А у вас вся мебель такая красивая?

– Это храм, – напоминает монахиня со странным выражением.

– Да, я знаю. Но, видите ли, в наше время у многих дома стоят скамьи. Теперь это даже модно. Я видела статью в журнале «Харперз»…

– Дитя мое… – монашка поднимает руку, прерывая меня, – дитя мое, это место является духовным прибежищем. Храмом тишины.

– Да-да, я знаю! – восклицаю я. – Поэтому я сюда и зашла. За тишиной.

– Хорошо, – отвечает монашка, и мы снова погружаемся в тишину.

Где-то вдалеке начинает звонить колокол, и я замечаю, что монашка шепчет что-то себе под нос. Интересно, что она там бормочет? Она напоминает мне мою бабушку – та сидела за вязанием и шепотом считала петли на узоре. Может, она потеряла счет стежкам на своем вышивании?

– У вас хорошо получается, – как бы ободряю я ее. – А что вы вышиваете?

Она как-то нервно вздрагивает и откладывает свое шитье. Потом ласково мне улыбается и говорит:

– Деточка, у нас тут есть знаменитые лавандовые поля. Не хотите ли взглянуть на них?

– Нет, спасибо, – расплываюсь я в ответной улыбке. – Мне и тут хорошо, с вами.

Улыбка монахини слегка вянет.

– А как насчет склепа? – спрашивает она. – Это вас не интересует?

– Не очень. Но вы не волнуйтесь. Мне совсем не скучно! Просто тут очень славно. Так… умиротворяет. Прямо как «Звуки музыки»[6].

Она смотрит на меня с таким выражением, словно я несу какую-то околесицу, и до меня доходит, что бедняжка, наверное, так давно в монастыре, что слыхом не слыхивала о «Звуках музыки».

– Знаете, есть такое старое кино, – начинаю объяснять я, но тут соображаю, что она наверняка вообще не знает, что такое «кино». – Это как бы движущиеся картинки, – осторожно добавляю я. – Вам их показывают на экране. И вот в этом кино была монашка по имени Мария…

– У нас есть магазин, – резко перебивает меня монахиня. – Как насчет магазина?

Магазин! На секунду я прихожу в волнение и хочу спросить, что там продается. Но потом вспоминаю, что дала обещание Сьюзи.

– Не могу, – с сожалением вздыхаю я. – Понимаете, я обещала своей соседке, что сегодня не буду ходить по магазинам.

– Соседке? – удивляется монашка. – А при чем тут ваша соседка?

– Она беспокоится, что я трачу слишком много денег…

– Вашей жизнью управляет соседка?

– Ну, просто я очень серьезно пообещала кое-что… давно… Ну, как бы дала клятву…

– Но она же не узнает! – говорит монахиня. – Если вы ей не расскажете.

Я удивленно смотрю на нее:

– Но ведь мне будет очень стыдно, если я не сдержу обещание! Нет уж, я лучше еще тут с вами немножко посижу, если вы не против. – Я беру в руки маленькую статуэтку Девы Марии, попавшуюся мне на глаза. – Мило. Где вы ее купили?