– Хорони сам, если хочешь. Я не буду.

– Ладно, я сам. А если мы придем завтра поутру и увидим, что могила пуста, а вся утиная семейка плавает в запруде – папа, мама и дети, все на месте, – мы поймем, что целование действует, что целованием можно воскрешать из мертвых. А если не увидим, если не увидим утиную семейку…

– Я не хочу, чтобы они вернулись. Если они вернутся, Бенги просто возьмет и опять закидает их камнями. Ему не жалко. Он просто притворяется. Я знаю, что он притворяется, а ты мне не веришь. Ты мне никогда не веришь.

Ни лопаты, ни кирки не находится, и он заимствует в грузовике монтировку. Мальчик ведет его туда, где в кустах лежит дохлая утка. Перья уже потускнели, а до глаз добрались муравьи. Он вырубает монтировкой ямку в каменистой почве. Она недостаточно глубока, и нельзя считать это достойными похоронами, однако он опускает птицу в ямку и кое-как присыпает ее. Жилистая лапка все равно торчит наружу. Он собирает камни и складывает их на могилу.

– Ну вот, – говорит он мальчику. – Как сумел.

Когда они наутро приходят навестить это место, камни разбросаны, а утки нет. Повсюду перья. Они ищут, но ничего не находят – кроме головы с пустыми глазницами и одной лапы.

– Жалко, – говорит он и понуро уходит к остальной бригаде.

Через два дня сбор винограда завершается, грузовик увозит последние корзины.

– Кто будет есть весь этот виноград? – интересуется Давид.

– Его не будут есть. Его отожмут на виноградном прессе, а сок превратят в вино.

– Мне не нравится вино, – говорит Давид. – Оно кислое.

– Вкус к вину – дело наживное. Пока мы молоды, нам оно не нравится, а когда становимся старше, у нас появляется к нему вкус.

– У меня к нему вкус не появится никогда.

– Это ты сейчас так говоришь. Поживем – увидим.

Обобрав виноградники подчистую, они переходят в оливковую рощу, где раскладывают сетки и с помощью длинных крючьев снимают оливки. Работа эта тяжелее, чем сбор винограда. Он ждет полуденных перерывов, жар долгих дней выносить трудно, он часто отвлекается, чтобы попить или просто восстановить силы. У него почти не укладывается в голове, что всего несколько месяцев назад он работал в порту грузчиком, таскал тяжести и при этом едва ли потел. Спина и руки утратили былую силу, сердце бьется лениво, донимает боль в сломанном ребре.

От Инес, непривычной к физическому труду, он ждал жалоб и ворчания. Но нет: она работает бок о бок с ним дни напролет, безрадостно, однако и бессловесно. Ей не нужно напоминать, что это она решила сбежать из Новиллы и пожить по-цыгански. Что ж, вот она и узнала, как живут цыгане: горбатятся на чужих полях от рассвета до заката, всё ради куска хлеба и нескольких реалов в кармане.

Ну хоть мальчику все нравится – мальчику, ради которого они сбежали из города. После краткой высокомерной отчужденности он вновь прибился к Бенги и его ватаге – даже будто бы стал вожаком. Ибо именно он, а не Бенги, раздает теперь приказы, а Бенги и все остальные смиренно их выполняют.

У Бенги три младшие сестры. Они носят одинаковые ситцевые платья, собирают волосы в одинаковые хвостики с одинаковыми красными бантами и играют во все игры мальчишек. У себя в новилльской школе Давид отказывался иметь дела с девчонками. «Вечно они шепчутся и хихикают, – говорил он Инес. – Глупые». Теперь же он впервые играет с девочками и глупыми их, похоже, совсем не считает. Он изобрел одну игру, в которой нужно забраться на крышу сарая рядом с оливковой рощей и прыгать оттуда на удачно расположенную кучу песка. Иногда он и младшая сестра прыгают, взявшись за руки, скатываются с песочной кучи клубком рук и ног и встают на ноги, фыркая от смеха.