Вертя руль, Папаша шмыгал носом, ерзал, подпрыгивал, беспрестанно смолил сигареты с ароматом шоколада, а раз даже – хотя Денис не был уверен, – отвернувшись, украдкой занюхал кокс. Это напрягало, и на полпути Денис предложил поменяться местами, в чем тут же раскаялся. Хуже Папаши-водителя был только Папаша-пассажир. Страдая от вынужденного безделья, переживающий совсем другие скорости, он принялся травить байки, вспоминая всех утилизированных жмуров. Удивительно, но Папаша, бывший в бизнесе лет на десять дольше Дениса, тоже впервые прибирал ребенка.

– …это в столицах извращенец на извращенце, а в нашем медвежьем углу такой херней не маются. У нас всё по канону, как природа завещала, по понятиям всё. Не, ну бывают перекосы, ага. Помнишь того мужика, ну что пацанов из «речнухи» богатым москвичам подсовывал? Так ведь – опять же! – москвичам, понял, да?! А этот, клиент наш, он же из Питера к нам приехал, а до того вообще в Лондоне жил три года. Там же, Деня, за бугром, там же вообще Содом и Гоморра, понял, да?! Не, как хочешь, но большие города людей портят. А большие города с большими деньгами – так вообще в говно превращают…

Сегодня его болтовня отчего-то страшно утомляла. До белых костяшек вцепившись в руль, Денис смотрел на мелькающую разметку, и в скрипучем голосе Папаши чудился ему стрекот восьмимиллиметровой кинопленки. Придурочный артхаусный фильм, в котором все не то, чем кажется, а всякий образ исполнен двойного псевдосмысла. Он потянулся к проигрывателю, поймал «Максимум» и выкрутил ручку на полную громкость, утопив Папашин треп в гремучем тяжелом роке.

Вотчина Михалыча дала знать о себе заранее. Не доезжая до сторожки, Денис задраил окна и натянул на нос бандану. Папаша на вонь не реагировал. Сидел, растянув узкие губы в улыбке, вонзая стеклянные глаза в горбатый горизонт, густо ощетинившийся елками. Там, зажатая между лесистыми холмами, гнойным фурункулом разрасталась свалка.

Михалыч встретил их у поднятого шлагбаума – древний страж, Харон, переправляющий мертвецов через Стикс. Только перевозил Михалыч, не в пример легендарному лодочнику, не за пару медяков. Вся несметная родня морщинистого, похожего на гриб старика была обеспечена по высшему разряду. Элитные квартиры и дома, престижные вузы, дорогие тачки – все то, чего, казалось бы, не купишь на зарплату сторожа свалки.

Кряхтя, Михалыч подсел к Папаше и махнул рукой – прямо, дескать. Следуя его указаниям, лавируя между мусорными горами, Денис едва сдерживался, чтобы не утопить педаль в пол. Хотелось поскорее отделаться от тяжкого бремени, тревожащего жизненный уклад, казавшийся незыблемым. Старики привычно ворчали, вяло кроя матом правительство, страну, дороги, осточертевшую работу и друг друга.

Петляли минут десять. Денис постоянно поражался масштабам полигона и своей неспособности за столько лет запомнить дорогу. Свалка казалась организмом, живым, переменчивым. Огромным существом с грязной свалявшейся шкурой. Толстый ноготь Михалыча, безобразно отросший и пожелтевший, всякий раз чертил в воздухе новую карту, а навигатор «Газели» пасовал, отмечая очередную точку. Так и сегодня.

– Приехали, – топнул Михалыч и спрыгнул на землю еще до того, как заглох двигатель. – Только шустро давайте. По «Маяку» к полудню грозу обещали, а они нервные, перед грозой-то.

Но Денис и так уже выкатывал непривычно легкую бочку, а Папаша, разом отрезвевший, принимал ее снизу, обшаривая залежи мусора подозрительными взглядами. Михалыч посмеивался, но глаза его оставались напряженными, цепкими, а правая рука не покидала внутреннего кармана.