Эмма устало втащилась в спортзал в главном доме. Ее переполняли обида и жалость к себе. Вероятно, поэтому она с утра чувствовала себя совершенно разбитой и испытывала непреодолимое отвращение к тренажерам, которые Паркер подобрала так же безукоризненно, как все, что она делала.

На экране плоского телевизора бормотал что-то диктор CNN, Паркер – с неизменной телефонной гарнитурой – наматывала мили на эллиптическом тренажере. Сдернув фуфайку, Эмма злобно покосилась на нагло сверкающий в углу «Бауфлекс» и повернулась спиной и к нему, и к велотренажеру, и к полке с компакт-дисками, на которых слишком самоуверенные или слишком пылкие инструкторы заманивали простачков в мир йоги и пилатеса, пытали несчастных огромным ярким мячом или унижали гимнастикой тай чи.

Эмма раскатала коврик, уселась, намереваясь разогреться перед тренировкой, но в конце концов просто растянулась на полу.

– Доброе утро. Ты не выспалась? – спросила Паркер, не останавливаясь ни на секунду.

– Сколько ты уже пашешь на этой штуковине?

– Хочешь сюда? Я почти закончила. Сейчас освобожу, только сбавлю темп.

– Я здесь все ненавижу. Пыточная камера с натертыми полами и красивыми стенами все равно остается пыточной камерой.

– Тебе станет легче, когда пройдешь милю-другую.

– С чего вдруг? – Распростертая на полу Эмма вскинула руки. – Кто это сказал? Кто решил, что все должны каждый день шагать до посинения или скручиваться в неестественные позы? Кто решил, что это полезно? Я думаю, те, кто продает все эти жуткие тренажеры и рекламирует соблазнительные гимнастические костюмы вроде твоего. – Эмма уставилась на синевато-серые обтягивающие легинсы Паркер и ее серую с розовым маечку. – Сколько у тебя таких прикидов?

– Тысячи, – сухо ответила Паркер.

– Вот видишь? А если бы тебя не убедили шагать до посинения и скручиваться в неестественные позы – и так классно при этом выглядеть, – ты не тратила бы бешеные деньги на спортивные костюмы, а жертвовала бы их на добрые дела.

– Эти легинсы отлично подчеркивают мою задницу.

– Не спорю. Но никто, кроме меня, не видит твою задницу, так в чем смысл?

– В собственном удовольствии. – Паркер замедлила шаг и вскоре остановилась, затем спрыгнула с тренажера, протерла его дезинфицирующей салфеткой. – Эмма, что с тобой?

– Я уже сказала. Я ненавижу эту комнату и все, что она символизирует.

– Ты и раньше так говорила, но я узнаю тон. Ты раздражена, а это с тобой бывает очень редко.

– Я раздражаюсь, как любой другой человек.

– Нет. – Паркер обтерла лицо полотенцем, отпила воды из бутылочки. – Ты почти всегда веселая, оптимистичная, благожелательная. Даже когда стервозничаешь.

– Я такая? Боже, какая гадость.

– Ничего подобного. – Паркер подошла к «Бауфлексу» и принялась с кажущейся легкостью качать руки и плечи. Эмма знала, что это вовсе не легко, и, предчувствуя новый прилив негодования, приняла сидячее положение.

– Я раздражена. Мое раздражение бьет через край. Вчера вечером… – Эмма осеклась, поскольку вошла Лорел – с закрученными на затылке волосами, в спортивном бюстгальтере и велосипедных шортах, выгодно подчеркивающих ладную фигурку.

– Долой новости, они мне неинтересны. – Лорел взяла пульт и переключила канал. Бормотание диктора сменилось грохочущим роком.

– Хотя бы сделай потише, – попросила Паркер. – Эмма хочет рассказать, почему она так злится сегодня.

– Эмма никогда не злится. – Лорел раскатала на полу коврик. – Какая гадость.

– Вот видишь? – Эмма подумала, что раз уж она сидит на полу, то с тем же успехом можно поделать упражнения на растяжку. – Вы – мои лучшие подруги и все эти годы позволяли мне раздражать окружающих.