– Его подложили мне в почтовый ящик, – глухо отозвался Белосельцев, глядя в пол.

– В почтовый ящик, – машинально повторил за ним Шульгин, протягивая бумагу мне.

Я взяла и глянула…

Я ожидала увидеть все, что угодно. Распечатку на принтере с угрозами убить, выпотрошить или сделать кастратом, финансовым или физическим.

Но моим глазам открылась полная бессмыслица. Кривыми печатными буквами было написано следующее:

«Наверна это потому, што, я такой глупый. Я помню кагда еще в школе я рисавал салдатеков в пропеси а учитиль сказал што я придурак потомушто нужно не рисавать а писать буквы. Ты еще сказал мне што с тех пор я непоумнел и что я никогда неперестану ходить на могилу катенка которово ты случайно убил насосом для сваей машины. Ты еще гаварил, што, я как последняя баба плакал и просил палажить ему мертваму катенку, который, штобы у него была рыба и малако. Ведь людям пакойникам кладут на магилы жолтыи и синии яйцы и цветы а одна, карова, жевала. Значыт это можно есть…»

Я не дочитала до конца. Тяжело было разбирать эти каракули. Тем более что я не видела смысла дочитывать. Я подняла недоуменный взгляд на нашего клиента и спросила:

– Я так понимаю, что это рука вашего сына Димы? Так, Сергей Георгиевич?

– Да, – ответил он хрипло.

– На самом деле это куда более любопытный документ, чем ты можешь представить себе, Мария, – сказал Родион Потапович.

Впервые за все время разговора с Белосельцевым он поднялся из-за стола и, подойдя ко мне, отобрал у меня лист с кошмарными каракулями. Внимательно разглядел его сначала простым глазом, а потом вооружившись мощным увеличительным стеклом.

– Всему этому, конечно, требуется тщательная экспертиза, – выговорил он наконец. – И я так понимаю, Сергей Георгиевич, что с этим письмом, адресованным вам, связаны какие-то факты, которые особо вас ужаснули. И которые вы еще не успели довести до нашего сведения.

Сергей Георгиевич Белосельцев заговорил быстро и горячо, словно его прорвало:

– Да, это правда, правда… Это письмо действительно написано ЕГО рукой, но у меня не укладывается в мозгу, как это могло произойти. Ведь я обнаружил это в почтовом ящике два дня назад. Честно говоря, я чуть с ума не сошел, когда это прочитал. Потому что это действительно писал Димка. Но ведь он умер, умер! А тут описаны подлинные… подлинные события! Про котенка я говорил ему много лет назад, и никто, кроме меня и его, ничего про этого котенка не знал. Я действительно случайно убил насосом котенка, я не хотел… Я плохо вижу, никогда в жизни не мог с метра закинуть в мусорное ведро какую-нибудь гадость, всегда промахивался… а тут вдруг попал в живое существо, да так, что насмерть! Димка ревел, конечно, а я стыдился его утешать, я с ним говорил холодно… вот то, что тут написано, и говорил. Но самое… самое страшное не это… Дело в том, что в этом письме упоминаются события, о которых Дима знать не мог. А что тут его рука, в письме, я уверен! Уверен!

– Почему он не мог знать о тех событиях, о которых вы говорите, и что это за события? – спросил Родион.

– Не мог, – тупо повторил Белосельцев.

– Почему?

И тот ответил:

– Потому что они произошли уже после того, как Дима умер. А кое-какие – даже после исчезновения Романа, а это было совсем недавно.

– А именно?!.

– Вам, наверно, показалось бессмыслицей, в частности, то, что тут сказано про корову, которая жевала цветы, и про желтые и синие яйца. Так вот, на кладбище, где мы хоронили Диму, была какая-то полусумасшедшая старуха, которая клала на могилу яйца, приговаривая, что, дескать, Пасха… хотя какая Пасха осенью? Она приволокла с собой корову, которая едва не съела один из венков для Димы. Все это нельзя не запомнить, не правда ли?