– Привет, дружок!
Я положил руку ему на плечо. Он не поднял взгляд.
– Привет, папа.
– Ну, чем занимался?
– Да так, ничем особенным.
Плечо под моей рукой едва уловимо дернулось. Казалось, его тело едва осязаемо, почему-то даже легче и мягче ткани футболки, которая на него надета.
– Поиграл тут кое с кем.
– Кое с кем? – переспросил я.
– С одной девчонкой.
– Класс! – Я наклонился над ним и посмотрел на лист бумаги. – И порисовать успел, я гляжу…
– Нравится?
– Ну, конечно! Просто здорово.
Вообще-то я не совсем понял, что там изображено, – вроде какой-то бой, хотя было совершенно невозможно определить, где какая сторона и что вообще происходит. Джейк очень редко рисовал что-либо статичное. Его рисунки словно оживали, на бумаге разворачивалось движение, так что конечный результат напоминал какой-то фильм, где ты видишь все сцены одновременно, накладывающиеся друг на друга.
Хотя Джейк был творческой личностью, и это мне нравилось. Это оказалось одним из направлений, в котором он напоминал меня самого – той связью, что нас объединяла. Хотя правда заключалась в том, что я едва ли написал хоть слово за те десять месяцев, что прошли после смерти Ребекки.
– Мы что, переезжаем в новый дом, па?
– Да.
– Выходит, тот человек в банке послушался тебя?
– Давай просто скажем, что я проявил творческую убедительность относительно щекотливого состояния моих финансов.
– А что такое «щекотливого»?
Меня почти удивило, что он этого не знает. Давным-давно мы с Ребеккой договорились разговаривать с Джейком как со взрослым, а если он не поймет каких-то слов, мы ему объясним. Он впитывал все, как губка, и частенько это приводило к странным результатам. Но «щекотливый» не было словом, которое мне хотелось бы объяснять ему прямо сейчас.
– Это означает повод для беспокойства для меня и человека в банке, – сказал я. – Не для тебя.
– Когда переезжаем?
– Как можно скорее.
– А как мы всё перевезем?
– Наймем фургон. – Подумав про деньги, я постарался перебороть укол паники. – Или просто перекинем всё на своей машине – хорошенько упакуем и сделаем несколько ходок. Наверное, абсолютно все взять с собой не получится, но можем перебрать твои игрушки и определить, что тебе хочется оставить.
– Я хочу оставить все, что есть.
– Посмотрим, хорошо? Я не собираюсь заставлять тебя избавиться от того, от чего ты избавляться не хочешь, но из очень многих ты уже вырос. Может, какому-нибудь малышу они больше понравятся…
Джейк ничего не ответил. Наверное, из многих игрушек он и вырос, но с каждой были связаны какие-то воспоминания. Ребекка всегда была ближе к Джейку, включая и игры, и я по-прежнему мог представить ее, сидящую на коленях на полу и передвигающую фигурки и кубики. Бесконечно, прекрасно терпеливая с ним во всем, в чем мне было трудно проявлять терпение. Его игрушки были вещами, к которым она прикасалась. Чем старше они становились, тем больше оставалось на них ее отпечатков пальцев. Невидимой концентрации ее присутствия в его жизни.
– Как уже сказал, я не собираюсь заставлять тебя избавиться от того, от чего ты избавляться не хочешь.
Что напомнило мне про его Пакет для Особых Вещей. Он лежал на столе рядом с рисунком – потертая кожаная папка, размером приблизительно с книгу в твердой обложке, закрывающаяся на застежку-молнию с трех сторон. На вид она напоминала органайзер без страниц, хотя бог знает, зачем Ребекке могла такая понадобиться.