На самом деле открыть крышку гроба было намного сложнее, чем говорил Локвуд. Заржавел не только уцелевший шпингалет, в нескольких местах сама крышка тоже приржавела к верхнему краю боковой стенки, поэтому, чтобы освободить крышку, понадобилось двадцать минут, на протяжении которых мы по очереди работали карманными ножами и стамесками. Наконец мы почувствовали, что крышка сможет свободно подняться на петлях.

– Так, неплохо, – сказал Локвуд, в очередной раз взглянув на термометр. Температура держится стабильно, не падает, миазмы сильнее не становятся, и вообще все идет как-то на удивление спокойно и тихо. Даже подозрительно. Ну, ладно. Люси, по местам.

Мы с Локвудом разошлись к противоположным концам гроба. Я держала наготове нашу самую большую и крепкую серебряную сеть, более метра в диаметре. Локвуд вытащил свою рапиру и держал ее, слегка направив клинок вверх, готовый в любой момент атаковать противника.

– Джордж, – сказал он, – теперь дело за тобой.

Джордж кивнул, на несколько секунд закрыл глаза (то ли настраивался, то ли молился), затем взял в руки фомку. Пошевелил пальцами, разминая их, покрутил плечами и так повел шеей, что в ней что-то щелкнуло. После всего этого Джордж наконец вплотную приблизился к гробу и осторожно вставил кончик фомки в щель между сломанными шпингалетами. Затем выпрямился, повилял задом, как игрок в гольф перед тем, как нанести сильный удар, глубоко вдохнул и налег на ломик. Ничего не произошло. Джордж снова навалился на фомку. Вероятно, крышка покоробилась и ее слегка зажало между перекосившимися боковыми стенками гроба. Джордж налег на ломик изо всех сил.

С оглушительным звоном крышка подскочила вверх, а тот конец ломика, на который навалился Джордж, резко опустился вниз. Джордж пошатнулся, откинулся назад и, потеряв равновесие, грузно шлепнулся в грязь. Покрутил головой, поправил съехавшие на кончик носа очки, сам, без нашей помощи, поднялся на ноги и заглянул внутрь гроба.

И закричал.

– Фонарь, Люси! – крикнул Локвуд, бросаясь вперед, готовый защитить Джорджа клинком своей рапиры. Но из гроба ничто и никто не показался. Ни манифестации, ни Гостя. Свет расставленных на земле вокруг ямы ламп отражался от блестящей внутренней стороны крышки и еще чего-то темного, лежащего в гробу.

Фонарь был уже у меня в руке. Я включила его на полную мощность и направила яркий луч внутрь гроба.

Если вы человек нервный или очень впечатлительный, пропустите, пожалуй, следующие два абзаца, потому что в гробу лежали не кости, а труп. В первый момент меня больше всего поразило именно то, что я вижу перед собой не сгнившего полностью за столько лет покойника. Вам доводилось хоть раз положить куда-нибудь банан и забыть про него? Если да, то вы знаете, что вначале он покрывается пятнами, потом темнеет, затем становится совсем черным и липким и, наконец, усыхает и превращается в черный маленький стручок. Так вот, тот приятель, что лежал внутри железного гроба, находился, если сравнивать его с бананом, где-то посередине между второй и третьей стадиями.

Свет фонаря тускло блестел на высохшей потемневшей коже, туго обтянувшей кости скул. Кое-где кожа уже треснула. Посередине лба виднелось аккуратное отверстие, вокруг которого кожа полностью облезла.

С обеих сторон череп обрамляли длинные пряди белых волос, совершенно обесцветившихся и ставших похожими на стеклянные. Глазницы были пусты. Губы усохли и разошлись, обнажив десны и зубы.

На трупе были остатки пурпурного плаща или мантии, под которой виднелся старомодный черный сюртук, белая рубашка с жестким высоким воротничком и черный, завязанный по викторианской моде, галстук. В высохших костистых руках покойник держал кусок потертой белой ткани, в которую, по всей видимости, был завернут предмет, выскользнувший из тряпки то ли в тот момент, когда гроб сильно наклонили, опуская в могилу, то ли позднее, из-за подвижек почвы, вызванных грунтовыми водами. Как бы то ни было, сейчас этот предмет выглядывал между высохшими пальцами покойника. Этот предмет был куском стекла размером примерно с лицо человека и с неровным краем. Стекло было почти черным от покрывавшей его грязи и земли, однако местами проглядывало наружу и блестело. Именно этот блеск и уловили мои глаза.