Когда они отошли от лагеря, Даня спросил:

– Мэри, как думаешь, что с нами произошло?

– Одно могу сказать точно: всему есть научное объяснение.

– Так, значит, волшебного возвращения обратно не будет?

– Не будет, – ответила Мэри.

Она подошла к стене, покрытой толстым слоем плюща. С усилием оторвав одну ветку, потянула на себя другую. Плющ заскрипел, затрясся, но поддался – и перед ними открылся проём, в котором виднелась огромная истлевшая ракета.

– Даня, в нашей группе аутист в пограничном состоянии, истеричка, малышка пяти лет, подросток с синдромом Дауна и два аллергика. Мы в мире, где исчезло всё, привычное для нас. И мы не взрослые, никто – даже я… Я умею гулять четыре часа и проводить уроки, но как стать родителем для всех этих детей, пока ещё не знаю. Этому нужно будет учиться.

– Ладно. Пойдём дальше, я тоже голоден.

– Ты разве проигнорировал список Мэри и не взял перекус?

– Взял… – мрачно сказал Даня, – но не донёс.

– Понятно. Всё как обычно, – вздохнула Мэри.

Двигаясь вверх по склону, они карабкались по руинам домов и, наконец, наткнулись на неказистый куст нисперо[5]. Попробовав ягоды, Мэри сказала:

– Теперь хотя бы время года понятно – весна. Конец апреля, скорее всего.

– Что, будем праздновать Санта Фас[6]? – съязвил Даня.

– Думаю, смысла нет. Хотя праздник был хороший!

Мэри сорвала ещё один нисперо и с наслаждением откусила:

– А ведь неплохо! Вполне съедобно, хоть деревья и не привиты! Попробуй.

Даня понюхал протянутый плод и честно признался:

– Мэри, я фрукты как-то не очень… Я это… Ну. Может, потом?

– Похоже, теперь нам придётся всерьёз заняться развитием речи, иначе мы скатимся в неолит, к языку Эллочки-людоедки, – вздохнула Мэри.

– Вот ведь училка! – огрызнулся Даня, снял футболку, завязал узел и принялся наполнять её нисперо.

Дети сидели тихо. Кто-то думал о чём-то своём, кто-то рылся в карманах и рюкзаке, рассматривая содержимое. Найденная Соней баночка с леденцами слегка подняла всем настроение, но, когда конфеты закончились, снова послышались вздохи.

– У меня силы закончились, – пожаловался Павлик.

– А мы потом к маме пойдём, когда Мэри вернётся? – спросила Кристина.

Громкий хрюк заставил ребят отвлечься от грустных мыслей. Это плакала Катя: макияж на её лице расплылся, слёзы текли рекой.

– Я не верю, не верю, что всё это… Ик! Происходит со мной… Ик!.. Почему так-то?

Лиза и Давина подсели к Кате, пытаясь её успокоить.

– Не трогайте меня! – гневно оттолкнула их тик-токерша. – Я хочу домой!

Вера, вздохнув, села перед Катей и спокойно сказала:

– Катя, до прогулки мы все жили каждый своей жизнью. Хватит плакать, расскажи нам о себе.

Уняв слёзы, Катя достала из рюкзака зеркальце, влажные салфетки и протёрла лицо. Посмотрела на испуганную Кристину – и неожиданно для всех, с усталой высокомерностью умыла и её чумазое личико. В Кате словно боролись два человека. Наглый беспринципный подросток спорил с рассудительным взрослым. Вздохнув так, словно ей давно пора на пенсию, высокомерно произнесла:

– Вера? Так, кажется, тебя зовут? Понимаешь, Вера… Ты вот как приехала сюда?

– На автобусе.

– На автобусе? – переспросила Катя. – Из твоего родного города на автобусе?!

– Мы долго шли пешком, а потом волонтёры нас довезли до вокзала в Польше, – тихо ответила Вера.

Все они подрабатывали по мере сил, и молчунья-красавица Вера частенько приглядывала за соседскими детьми. Одной только Мэри было известно, чего стоило Вериной маме вывезти обеих дочерей и бабушку в Испанию.

– Что ж, неплохое приключение. А я прилетела на один день, потому что папе приспичило меня социализировать. На своём самолёте! На са-мо-лё-те, в котором больше никто, кроме меня и гувернанток, не летел, – сказала Катя.